героями древними, а журналистов — с наемными кле­

ветниками, оканчивает словами:

Так в дни воинственные Рима,

Во дни торжественных побед,

Когда с триумфом шел Фабриций,

И раздавался по столице

Народа благодарный к л и к , —

Бежал за светлой колесницей

Один наемный клеветник2 .

Начала стихов не помню — они писаны, кажется,

в 1835 году, и тогда я всем моим знакомым раздавал

их по экземпляру с особенным удовольствием.

Губернский секретарь Раевский

21 февраля 1837

A. X. БЕНКЕНДОРФ

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА О СТИХОТВОРЕНИИ

ЛЕРМОНТОВА «СМЕРТЬ ПОЭТА»

С РЕЗОЛЮЦИЕЙ НИКОЛАЯ I

Я уже имел честь сообщить вашему императорскому

величеству, что я послал стихотворение гусарского

офицера Лермантова генералу Веймарну, дабы он до­

просил этого молодого человека и содержал его при

Главном штабе без права сноситься с кем-либо извне,

покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи,

и о взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его

в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко,

а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем пре­

ступное. По словам Лермонтова, эти стихи распростра­

няются в городе одним из его товарищей, которого он

не захотел назвать.

А. Бенкендорф

РЕЗОЛЮЦИЯ НИКОЛАЯ I

Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна

в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде

обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на

них арест. Пока что я велел старшему медику гвардей­

ского корпуса посетить этого господина и удостоверить­

ся, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним

согласно закону.

486

НИКОЛАЙ I

ИЗ ПИСЬМА К ИМПЕРАТРИЦЕ

13/25 <июня 1840 г.> 101/2. Я работал и читал всего

«Героя», который хорошо написан. <...>

14/26... 3 часа дня. Я работал и продолжал читать

сочинение Лермонтова; я нахожу второй том менее

удачным, чем первый. Погода стала великолепной, и мы

могли обедать на верхней палубе. Бенкендорф ужасно

боится кошек, и мы с Орловым мучим его — у нас есть

одна на борту. Это наше главное времяпрепровождение

на досуге.

7 часов вечера... За это время я дочитал до конца

«Героя» и нахожу вторую часть отвратительной, вполне

достойной быть в моде. Это то же самое изображение

презренных и невероятных характеров, какие встреча­

ются в нынешних иностранных романах. Такими рома­

нами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти

кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они

производят болезненное действие, потому что в конце

концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только

из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду

поступки совершаются не иначе как по гнусным и гряз­

ным побуждениям. Какой же это может дать результат?

Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель

нашего существования на земле? Люди и так слишком

склонны становиться ипохондриками или мизантропами,

так зачем же подобными писаниями возбуждать или

развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-

моему, это жалкое дарование, оно указывает на из­

вращенный ум автора. Характер капитана набросан

удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался

тому, что он-то и будет героем наших дней, потому

что в этом разряде людей встречаются куда более на-

487

стоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают

этим эпитетом. Несомненно, Кавказский корпус насчи­

тывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть.

Однако капитан появляется в этом сочинении как

надежда, так и неосуществившаяся, и господин Лер­

монтов не сумел последовать за этим благородным

и таким простым характером; он заменяет его пре­

зренными, очень мало интересными лицами, которые,

чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так

и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать

отвращения 1. Счастливый путь, господин Лермонтов,

пусть он, если это возможно, прочистит себе голову

в среде, где сумеет завершить характер своего капитана,

если вообще он способен его постичь и обрисовать.

H. С. МАРТЫНОВ

ОТРЫВКИ ИЗ АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ

ЗАПИСОК

В 18<32> году поступил юнкером в лейб-гусары,

в эскадрон гвардейских юнкеров, М. Ю. Лермонтов. На­

ружность его была весьма невзрачна; маленький ростом,

кривоногий, с большой головой, с непомерно широким

туловищем, но вместе с тем весьма ловкий в физических

упражнениях и с сильно развитыми мышцами. Лицо

его было довольно приятное. Обыкновенное выражение

глаз в покое несколько томное; но как скоро он вооду­

шевлялся какими-нибудь проказами или школьниче­

ством, глаза эти начинали бегать с такой быстротой,

что одни белки оставались на месте, зрачки же пе­

редвигались справа налево с одного на другого, и эта

безостановочная работа производилась иногда по не­

скольку минут сряду. Ничего подобного я у других

людей не видал. Свои глаза устанут гоняться за его

взглядом, который ни на секунду не останавливался ни

на одном предмете. Чтобы дать хотя приблизительное

понятие об общем впечатлении этого неуловимого

взгляда, сравнить его можно только с механикой

на картинах волшебного фонаря, где таким образом

передвигаются глаза у зверей. Волосы у него были тем­

ные, но довольно редкие, с светлой прядью немного по­

выше лба, виски и лоб весьма открытые, зубы пре­

восходные — белые и ровные, как жемчуг. Как я уже

говорил, он был ловок в физических упражнениях, креп­

ко сидел на лошади; но, как в наше время преимущест­

венно обращали внимание на посадку, а он был сложен

дурно, не мог быть красив на лошади, поэтому он ни­

когда за хорошего ездока в школе не слыл, и на орди­

нарцы его не посылали 1. Если я вхожу в эти подроб-

489

ности, то единственно потому, чтобы объяснить, как смо­

трело на него наше ближайшее начальство, то есть

эскадронный командир. К числу физических упражне­

ний следует также отнести маршировку, танцы и фехто­

вание (гимнастике у нас тогда не учили). По пешему

фронту Лермонтов был очень плох: те же причины, как

и в конном строю, но еще усугубленные, потому что

пешком его фигура еще менее выносила критику. Эскад­

ронный командир сильно нападал на него за пеший

фронт, хотя он тут ни в чем виноват не был.

Странное обстоятельство, которое я припоминаю

только теперь.

По пятницам у нас учили фехтованию; класс этот

был обязательным для всех юнкеров, и оставлялось на

выбор каждому рапира или эспадрон. Сколько я ни

пробовал драться на рапирах, никакого толку из этого

не выходило, потому что я был чрезвычайно щекотлив,

и в то время как противник меня колет, я хохочу и дер­

жусь за живот. Я гораздо охотнее дрался на саблях.

В числе моих товарищей только двое умели и любили,

так же как я, это занятие: то были гродненский гусар

Моллер и Лермонтов. В каждую пятницу мы сходились

на ратоборство, и эти полутеатральные представления

привлекали много публики из товарищей, потому что

борьба на эспадронах всегда оживленнее, красивее

и занимательнее неприметных для глаз эволюций ра­

пиры. Танцевал он ловко и хорошо.

Умственное развитие его было настолько выше дру­