— Вот уж действительно странно, — сказал Стенхэм, вспоминая, в каком состоянии был сам мальчик, когда он оставил его. Он повернулся к мальчику и спросил: — О deba labès enta? Тебе лучше? Похоже, ты чувствовал себя неважно.
— Нет, мне не было плохо, — решительно ответил мальчик, но на лице его промелькнули одно за другим: стыд, обида и какое-то доверчивое смирение, будто он сдавался на милость Стенхэму, лишь бы тот ничего не сказал Ли о его слабости.
— Когда мы сможем выбраться отсюда? Мы хотим домой, — обратился к нему Стенхэм.
Мальчик покачал головой.
— Пока еще не время выходить на улицу.
— Но леди хочет вернуться в гостиницу.
— Конечно, — мальчик рассмеялся так, словно Ли была неразумным животным и серьезно относиться к ее желаниям не следовало. — Это кафе — очень хорошее место для нее. Солдаты не узнают, что она здесь.
— Солдаты не узнают? — резко подхватил Стенхэм, интуиция подсказывала ему, что за этими словами крылся двойной смысл, который был ему непонятен. — Что ты имеешь в виду? Chnou bghisti ts'qoulli?[125]
— Разве вы не видели солдат? Я слышал, как они приехали, когда вы готовили чай. Если они узнают, что она здесь; то сломают дверь.
— Но зачем? — спросил Стенхэм, сам понимая, что задает идиотский вопрос.
Мальчик ответил коротко и недвусмысленно.
— Да нет же, — недоверчиво сказал Стенхэм. — Они не могут. Это же французы.
— Какие французы? — горько переспросил мальчик. — Французов тут нет. Французы послали их, чтобы они крушили дома, убивали мужчин, насиловали девушек и брали все, что им приглянется. Берберы не стали бы драться за французов за несколько франков в день, которые они получают. Неужели вы этого не знали? Так уж повелось: французам не нужно тратиться, городские остаются бедными, берберы довольны, а люди ненавидят берберов больше, чем французов. Потому что, если бы все ненавидели французов, они не могли бы здесь оставаться. Пришлось бы им убираться к себе во Францию.
— Понимаю. Но откуда тебе все это известно? — спросил Стенхэм, пораженный ясностью и простотой, с какой мальчик обрисовал суть дела.
— Мне это известно, потому что известно всем. Даже ослам и мулам. И птицам, — добавил он без тени улыбки.
— Если тебе все это известно, может ты знаешь, что случится дальше? — спросил Стенхэм наполовину всерьез.
— В сердцах мусульман будет копиться все больше яда, все больше и больше, — лицо его исказилось гримасой боли, — пока их всех не прорвет и они уже будут не в силах сдержать свою ненависть. Они сожгут все и поубивают друг друга.
— Нет, я имею в виду сегодня. Что случится сейчас? Мы хотим домой.
— Глядите в окно, пока не увидите, что на улицах остались одни только французы и мокхазни — никаких партизан. Потом попросите открыть вам дверь и выпустить вас, а как выйдете, разыщите полицейского, и он отведет вас домой.
— Но нам не нравятся французы, — сказал Стенхэм, решив, что это самый подходящий момент уверить мальчика в том, кому принадлежат их симпатии; ему не хотелось, чтобы тот сожалел о своей наивной искренности, когда возбуждение спадет.
На юном лице появилась циничная усмешка.
— Binatzkoum[126], — с безразличием произнес мальчик. — Это ваше дело, сами разбирайтесь. Как вы приехали в Фес?
— На поезде.
— А живете где?
— В «Меринид-Паласе».
— Binatzkoum, binatzkoum. Значит, вы приехали вместе с французами и живете с ними. Какая ж тогда разница, нравятся они вам или нет? Если бы их здесь не было, и вас бы не было. Так что разыщите французского полицейского. Но не говорите ему, что он вам не нравится.
— Послушайте! — неожиданно воскликнула Ли. — Я вовсе не собираюсь сидеть здесь, пока вы берете уроки арабского. Я хочу как можно скорее отсюда выбраться! Он хоть что-то конкретное вам сказал?
— Немного терпения, — сердито ответил уязвленный Стенхэм. — Мне нужно во всем разобраться. Ведь я уже говорил вам: этих людей подгонять нельзя.
— Извините. Но скоро стемнеет, а нам еще идти и идти до гостиницы. Я только надеюсь, что вы не просто так болтаете.
— Нет, нет, — заверил ее Стенхэм. Он взглянул на часы. — Сейчас только двадцать минут пятого. До вечера еще далеко. Мальчик считает, что нам не стоит выходить прямо сейчас. Полагаю, он прав.
— Возможно, он знает об этом меньше вашего, — ответила Ли. — Но ладно, продолжайте ваши расспросы.
Выстрелы были уже еле слышны.
— Может, пойдешь, посмотришь, что происходит? — обратился Стенхэм к мальчику.
Тот покорно встал и вышел.
— Хороший парнишка, — сказал Стенхэм. — Светлая голова.
— Да, он такой милый. Каждый из нас должен подарить ему что-нибудь перед уходом.
Мальчик долго не возвращался, и Стенхэм с Ли сразу же заметили, что настроение у него резко изменилось. Он медленно прошел к своему стулу и сел, казалось, он вот-вот расплачется.
— Chnou? Что там? — нетерпеливо спросил Стенхэм.
Мальчик в упор взглянул на него, во взгляде его сквозило отчаяние.
— Теперь вы наберитесь терпения, — сказала Ли.
— Можете идти, — наконец произнес мальчик бесцветным голосом. — Дверь вам откроют. Теперь нечего бояться.
Стенхэм подождал, не скажет ли мальчик еще чего-нибудь, но тот все сидел, сложив руки на коленях, понурив голову и глядя перед собой.
— Что случилось? — наконец повторил он свой вопрос, сознавая, что его опыта, равно как и знаний арабского, недостаточно, чтобы вмешиваться в ситуацию, требующую особого такта и деликатности. Мальчик медленно, очень медленно покачал головой, не отрывая глаз от невидимой точки. — Ты увидел что-нибудь плохое?
— Город закрыт, — промолвил мальчик с глубоким вздохом. — Все ворота заперты. Никто не может войти. Никто не может выйти.
Стенхэм пересказал услышанное Ли, добавив:
— Думаю, что теперь нам будет чертовски трудно добраться до гостиницы. Официально она находится в городской черте.
Ли досадливо прищелкнула языком.
— Мы-то проберемся, но вот как насчет него? Где он живет?
Стенхэм поговорил с мальчиком, ставя вопросы так, чтобы они требовали только самого короткого ответа. Через минуту другую он повернулся к Ли:
— Он не знает, где ему теперь есть и спать. Это скверно. Его семья живет где-то в центре медины. Тоже приятного мало. И денег у него, конечно же, нет. Пожалуй, дам-ка я ему тысячу. Это хоть как-то поможет.
— Бедняга нуждается не в деньгах, — покачала головой Ли. — Какая ему польза от денег?
— Какая польза?! — воскликнул Стенхэм. — Но что вы можете ему предложить?
Ли протянула руку и хлопнула мальчика по плечу.
— Смотри! — сказала она, указывая на Стенхэма. — Подойди к нему. — Она поболтала в воздухе двумя пальцами, как бы изображая идущего человека. — Я, — она ткнула большим пальцем себе в грудь. — В гостиницу. — Описав широкую дугу, она добавила: — Да? Oui?
— Вы с ума сошли, — сказал Стенхэм. В глазах мальчика вспыхнула надежда. Увлеченная своей игрой, Ли наклонилась, продолжая выделывать пальцами разные фигуры. Стенхэм встал: — Но как мы можем возлагать на него такое трудное дело?
Ли не обратила на него никакого внимания.
— Пойду посмотрю, что там в другой комнате, — прежде чем выйти, Стенхэм еще раз взглянул на Ли и мальчика: те сосредоточенно наклонились друг к другу, Ли жестикулировала и выговаривала слово за словом с подчеркнуто отчетливой интонацией: ну да, совсем как школьная учительница, снова подумал Стенхэм.
«Чего она хочет? Благодарности?» Он знал, чем все кончится: мальчишка исчезнет, а потом обнаружится, что что-нибудь пропало — фотоаппарат, часы или авторучка. Ли будет негодовать, а ему придется терпеливо объяснять, что это было неизбежно с самого начала, что подобное поведение просто является неотъемлемой частью их морального кодекса.
В большом зале было тихо. У окон стояло всего несколько человек. Другие либо разговаривали, либо просто сидели молча. Стенхэм пробрался к окошку, через которое выглядывал в первый раз. На площади было довольно оживленно: солдаты складывали мешки с песком неровной дугой прямо перед воротами. На стене, рядом с окном висел большой календарь, и, хотя текст был написан арабскими буквами, на нем была изображена типично американская девица, подносящая к губам бутылку «кока-колы». Когда он шел обратно через комнату, двое-трое мужчин сердито посмотрели на него, и он расслышал слово mericani, сопровожденное не сколькими нелестными эпитетами. Стенхэм почувствовал облегчение: по крайней мере, они поняли, что он не француз. Так что вряд ли будут особые неприятности.