— Эти господа были настолько добры, — продолжал между тем Мосс, — чтобы прийти и предупредить нас о том, чтобы мы немедленно покинули гостиницу. Похоже, положение действительно резко осложнилось.

— Вот как, — сказал Стенхэм. Молодые люди не сводили с них настороженных глаз. Он не сомневался, что они прекрасно понимают английский. — Что ж, я полагаю, остается только поблагодарить их. Завтра мы сможем подробнее во всем разобраться.

— Но Джон — немедленно! Это значит сию же минуту.

— Глупости, — оборвал его Стенхэм. Он обернулся к высокому марокканцу и спросил по-арабски: — Почему? Что случилось?

На лице молодого человека появилось удрученное выражение: казалось, ему причиняет боль слышать, как говорят на его родном языке.

— Дела приняли весьма дурной оборот, — с достоинством ответил он по-французски. — Я вряд ли смогу объяснить вам все в подробностях, но уверяю вас, что здесь, в медине, в течение суток, а вполне вероятно и гораздо скорее, произойдут малоприятные события. Французы будут не в состоянии хоть как-то защитить вашу гостиницу.

— А зачем нам защита французов? — спросил Стенхэм. — И почему нам собираются причинить беспокойство? Ведь мы не французы.

Молодой человек посмотрел на него растерянным близоруким взглядом, но не смог скрыть выражения глубочайшей ненависти и презрения.

— Вы — иностранцы, христиане, — ответил он.

В этот момент в разговор вмешался толстячок, явно желая смягчить жесткий тон своего товарища:

— Для простых людей на улице всякий немусульманин — враг, — объяснил он с довольно сильным арабским акцентом.

— Но почему? — сердито спросил Стенхэм. — Это не религиозная война. Речь идет о борьбе против французов.

Лицо близорукого словно окаменело, губы слегка скривились. Дыхание участилось.

— Все это угрожает превратиться именно в религиозную войну. C'est malheureux, mais c'est comme ça[113].

Стенхэм повернулся к Моссу, ему не хотелось видеть искаженное гримасой лицо.

— Вы имеете в виду, что вам бы этого хотелось, — сказал он, вновь оборачиваясь к молодому человеку.

— Полегче, Джон, — спокойно заметил Мосс. — В конце концов эти господа пришли сюда как друзья.

— Сомневаюсь, — пробормотал Стенхэм.

— Наше движение, — продолжал развивать свою мысль молодой человек в очках, — направлено главным образом против французских империалистов, но также и против всех, кто им пособничает. Je vous demande pardon, monsieur[114], но оружие, использованное против марокканского народа, в значительной степени было предоставлено правительством вашей страны. Поэтому марокканцы не могут считать, что Америка сочувствует им в их борьбе.

— Но, разумеется, она нам не враг, — примирительно сказал невысокий. — Будь вы французами, мы не стали бы беспокоиться и приходить сюда ночью. Если бы с вами что-то случилось, пеняли бы на себя. Однако, как вы видите, мы здесь.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил Мосс и снова начал задумчиво расхаживать по комнате.

— Oui, nous vous sommes bien reconnaissants[115], — сказал Стенхэм. Он предложил молодым людям сигареты, оба категорически отказались. — Не бойтесь, это английские, а не американские, — заметил он непринужденно. Гости не удостоили его ответом. Стенхэм закурил и стал обдумывать их слова.

— Enfin[116], — сказал Мосс. — Уверен, что мы все очень устали. Думаю, мы сами решим, когда именно нам следует отбыть. Сегодня ночью это невозможно. Куда мы направимся в такой поздний час?

— Поезжайте на вокзал в Виль Нувель. Поезд на Рабат отходит в половине восьмого утра.

— В половине девятого, — поправил коротышка.

Его товарищ нетерпеливо помотал головой, словно отгоняя севшую ему на лицо муху.

— На данный момент вокзал охраняется французами, — добавил он.

— Non, merci![117] — рассмеялся Стенхэм. — Поезда взрываются через день. Я уж лучше пойду пешком. А вы можете отправляться на поезде.

Молодой человек в очках опустил голову и агрессивно набычился.

— Мы сюда не развлекаться пришли, месье. Теперь я вижу, что мы только зря потратили время и силы. Может, позвоните в полицию и расскажете о нашем визите? — он указал на телефон. — Yallah, — резко бросил он своему товарищу и направился к дверям, но, не дойдя до них, остановился и сказал с плохо скрываемой яростью: — Ваша беспечность и упрямство вполне могут стоить вам жизни. On ne badine pas avec la volontè du peuple[118].

Стенхэм фыркнул. Молодой человек дошел до двери и распахнул ее. Второй, не протягивая Моссу руки, слегка поклонился ему и последовал за своим товарищем.

— Воля народа! Какого народа? — воскликнул Стенхэм. — Вы хотите сказать — лидеров вашей партии?

— Джон! — предостерегающе произнес Мосс.

Молодые люди вышли, оставив дверь открытой. Пройдя через комнату, Мосс закрыл и запер ее.

— Должен сказать, Джон, что ваше выступление было весьма недипломатичным. Не было никакой нужды ссориться с ними. Я изо всех сил старался держаться с ними по-доброму, и мне это удавалось, покуда не появились вы. Вам не показалось, что они ушли какие-то мрачные?

Стенхэм сел и, помолчав, сказал:

— А вам не кажется, что нет никакой разницы, в каком настроении они ушли?

— Думаю, разница в том, вежливо вы себя ведете или нет. Вежливость никогда не помешает.

— А они со мной держались вежливо, как по-вашему? — спросил Стенхэм.

— Ах, друг мой, вряд ли можно ставить себя с ними наравне, — нетерпеливо произнес Мосс. — Слабое утешение, друг мой, очень слабое. В конце концов, они всего лишь патриоты, которые хотят помочь своей стране. Надо глядеть на вещи именно под таким углом. Рассматривать их поведение в правильном свете. Когда человеком владеет страсть, он поневоле теряет над собой контроль.

Стенхэм коротко рассмеялся.

— У них рыбья кровь, и единственная доступная им страсть — это ненависть, вот что я вам скажу. И уж тем более никакие они не патриоты. Я категорически против такого определения.

— Не будем вдаваться в детали, — быстро произнес Мосс. — Я чересчур устал, чтобы спорить. Я уже собирался спать, когда позвонил портье и сказал, что пришли эти двое. Я и понятия не имел, кто они такие, и, разумеется, пришлось одеться, прежде чем принять их, а это такая морока, скажу я вам. Учитывая день, проведенный в полиции, это было уже слишком.

— Вы должны быть довольны, что я так быстро от них отделался. Теперь сможете немного поспать.

— О, такая перспектива меня очень даже радует. Но все же мне кажется, что со своей точки зрения они правы. Потом вот еще что, — лицо Мосса стало задумчивым. — Если действительно произойдут такие беспорядки, о каких они говорили, то совершенно очевидно, что нам стоит держаться подальше отсюда, если мы хотим сохранить с ними дружеские отношения.

— Дружеские отношения! — повторил Стенхэм, в упор глядя на Мосса. — А французы?

Мосс снисходительно рассмеялся.

— Полагаю, моих связей в Рабате хватит, чтобы оградить меня от любых подозрений. Вам не хуже меня известно, что французы, каковы бы они ни были, все же не дураки. Что бы я ни сделал, они прекрасно поймут, что я сделал это из тактических соображений.

— Да, но я боюсь, что у меня нет таких гарантий, — ответил Стенхэм.

— У вас? — сказал Мосс и задумался. — Нет, — произнес он наконец. — Боюсь, что у вас их действительно нет.

— Впрочем, мне они и не нужны. Пусть французы катятся ко всем чертям вместе с националистами. Все очень просто.

Мосс криво улыбнулся.

— Что ж, теперь, после того как вы так лихо со всеми разделались, скажите, что будет с нами? Есть у вас какие-нибудь соображения относительно того, куда нам деваться? Кстати, я собирался сказать вам, что Хью уехал в Танжер. Сразу после обеда.