— Жарко сегодня, — сказал он.

Портье, высокий мужчина, взглянул на небо.

— Думаю, к вечеру может быть гроза, — ответил он.

В своих брюках в полоску и визитке он выглядел как достойный владелец похоронного бюро.

— Скажите, — обратился к нему Стенхэм, — сейчас в гостинице, кроме меня и двух английских джентльменов, нет больше постояльцев, верно?

— Сегодня вечером мы ждем новых туристов. А в чем дело? Если вы желаете сменить комнату, у нас есть еще номера, — удивленно и неуверенно произнес портье.

Стенхэм рассмеялся.

— Нет, нет. Мне очень нравится моя комната — не меньше, чем то, что гостиница пустует. Вам, конечно, это не очень выгодно, — добавил он. — Но так как-то приятнее.

— Дело вкуса, — тонко улыбнулся портье. — Bien entendu.[104]

— Вся ваша европейская прислуга спит в гостинице?

После этого вопроса портье впервые позволил себе взглянуть прямо в глаза Стенхэму.

— Мне кажется, теперь я догадываюсь, что на уме у месье Стенхэма. Но позвольте мне заверить вас. Бояться абсолютно нечего. На нашу местную прислугу вполне можно положиться. — (Про себя Стенхэм не мог сдержать улыбки: портье впервые приехал в Марокко четыре месяца назад, а уже говорил как колон[105].) — Большинство, как вы знаете, спит дома. А у тех немногих, что остаются, долгий и безупречный послужной список, и всех, кроме сторожа, управляющий собственноручно запирает в их комнатах, а ключи постоянно держит при себе.

Стенхэму это показалось одновременно забавным и поразительным.

— Правда? Я и не знал, — сказал он.

— Кроме того, — не умолкал портье, видимо полагая, что сообщает сведения чрезвычайной важности, — в Фесе абсолютно нет поводов для беспокойства.

— Да, я понимаю, — сказал Стенхэм. — Но все же это был для вас не слишком удачный сезон.

— Гостиница теряет около пятидесяти тысяч франков в день, месье, — торжественно и мрачно объявил портье. — Естественно мы понесем громадные убытки в этом сезоне. Мы свели закупки продовольствия к минимуму, но я надеюсь, вы не считаете, что качество при этом пострадало?

— О, нет, нет, — заверил его Стенхэм. — Кухня всегда превосходная.

Ему пришлось солгать, и оба это знали: в лучшем случае, еда была сносная.

Неожиданно показался Мосс, поднимавшийся из нижнего сада. На ходу он помахивал тросточкой. Портье поздоровался с ним, попросил прощения и удалился.

Стенхэм с Моссом присели за столик в тени. Тут же появился маленький алжирец. Мосс заказал «Сен-Рафаэль».

— Послушайте, Джон, вы слышали, что случилось? Просто не верится!

— За сегодняшний день я уже слышал, по крайней мере, две вещи, в которые не верится. А что слышали вы?

— Я имею в виду дикаря, которого Истиклал специально натравил подстрекать толпу — одного из тех несчастных безумцев в лохмотьях, которые вопят и размахивают руками. И полиция прямиком угодила в эту ловушку.

Дальнейший рассказ Мосса, в основном, повторял то, что Стенхэм уже слышал от Раисы; вдобавок Мосс считал, что дело не обошлось без заранее предусмотренной провокации со стороны националистов.

— Должен сказать, что они поступили не очень-то красиво, так хладнокровно пожертвовав бедным старым дурнем. Как бы то ни было, Хью тут же ринулся на машине, чтобы разведать подробности, но его быстро задержали. Он недавно звонил вне себя от ярости, потому что они не хотят отпускать его, пока он не предъявит паспорт, так что придется мне везти ему документы. Любопытно, как ему удается каждый раз нарываться на неприятности. Все это совершенно никому не нужно.

— Но почему вы так спокойно сидите здесь, когда он ждет?

— О, я заказал такси, — устало ответил Мосс. — Приедет с минуты на минуту. Но я не могу воспринимать это слишком серьезно или жалеть Хью, потому что он идиот. Ведет себя, как мальчишка на крикетном поле. А ведь тут не крикет, а кое-что посерьезнее. Как вам кажется? Нельзя же сидеть и рукоплескать, когда убивают людей. Раз уж вы не в силах помочь, то хотя бы держитесь в стороне. Как по-вашему?

Стенхэм согласился. Мосс допил вино, вытер усы носовым платком и встал.

— Что ж, дружище, скоро увидимся. И никуда не выходите из гостиницы. Кто знает, меня тоже могут арестовать, и тогда потребуется ваша помощь. Само собой, чертов консул куда-то укатил на весь день. Думаю, намеренно. Так что ожидайте звонка.

Глава двадцатая

Когда Стенхэм поднялся к себе в комнату, слегка задыхаясь, потому что день был не только жарким, но и непереносимо душным и гнетущим, он увидел, что дверь открыта и Райсса скребет пол. Она вынесла ковры и развесила их на балконах. В комнате стоял запах креозота, который она развела в ведре. Подушки и постельное белье были разложены по креслам, присутствие Стенхэма в данный момент было очевидно излишним. Однако он все-таки вошел и обратился к Райссе:

— Есть новости?

Та удивленно оторвалась от своего занятия и знаком показала Стенхэму, чтобы он закрыл за собой дверь. Райсса встала и, заговорщически вытаращив глаза, произнесла:

— Праздника не будет.

— Праздника? Какого праздника? — спросил Стенхэм, совершенно забывший о наступлении Аид-эль-Кебира.

— Ну как же! Праздника Овцы, великого праздника! Мы держали овцу на крыше целых три недели. Она даже разжиреть успела. Но они убьют любого, кто принесет жертву.

— Кто они? О ком ты говоришь?

Стенхэм только теперь почувствовал, что настроение у него очень неважное и что в этом отчасти виновата Райсса. К тому же ему хотелось сесть, а сесть было некуда.

— Мусульмане. Друзья Свободы. Они говорят, что всякий, кто зарежет овцу, предаст султана.

Еще один шаг к гибели, с горечью подумал Стенхэм. Пусть даже слухи были неверны, но сам факт, что люди говорили подобное, что такая немыслимая ересь могла закрасться в их мысли, свидетельствовали о направлении, в котором они двигались.

— B'sah? — неприязненно произнес он. — Правда? И что же, все собираются их слушаться и повиноваться? Значит, политика важнее религии? Аллаль Эль-Фасси важнее Аллаха? Почему уж тогда не назвать его Аллах Эль-Фасси?

Шутка показалась ему удачной.

Райсса не могла уловить ход мыслей Стенхэма, но все же была глубоко потрясена.

— Нет никого в мире выше Аллаха, — ответила она сурово, подумав, что Бог обязательно должен наказать этого невежу-назарея за такие дерзкие слова.

— Так вы собираетесь резать свою овцу или нет? — настойчиво повторил Стенхэм.

Райсса медленно покачала головой из стороны в сторону, не сводя глаз со Стенхэма.

— Mamelouah, — ответила она. — Это запрещено.

— Никто не может этого запретить! — воскликнул Стенхэм, вконец потеряв терпение. — Наоборот, запрещено не делать этого! Аллах требует этой жертвы. Был ли хоть один год, когда вы не делали этого?

— В прошлом году, — ответила Райсса, продолжая качать головой, — праздника не было.

— Конечно, был! Разве в прошлом году Абдельмджид не зарезал овцу?

— Не он — его отец. Мы поженились уже позже, накануне Мулуда.

— Но он все-таки зарезал овцу.

— Ах, да. Но зря, потому что султана арестовали в тот же самый день.

— Ага, — задумчиво произнес Стенхэм. — Теперь я понимаю. Конечно, французы использовали этот самый святой день в году, чтобы похитить султана, и жертвоприношение совершал уже подставной султан. Таким образом, жертва в счет не шла. — Стенхэм помолчал, потом быстро спросил: — Почему же вы не можете принести вашу овцу в жертву настоящему султану?

— Истиклал не хочет праздника, — терпеливо пояснила Райсса. — Грех праздновать, когда весь народ страдает.

— Ты хочешь сказать, люди могут забыть о своей беде, если устроить праздник, а Истиклал этого не хочет? Ему нужно, чтобы они постоянно помнили о том, что несчастны. Так?

— Да, — ответила Райсса слегка неуверенно.