С середины июля часть постоянно находится на марше. Из района Киверц она прошла на гусеницах до Ко- веля, а оттуда — за Западный Буг. Одной из первых часть вошла в Хелм и Люблин. Поднятая по сигналу тревоги в предпоследнюю июльскую ночь, она трехчасовым прыжком достигла Вислы в районе Пулав и через два дня, опять ночью, совершила 70-километровый бросок на север, в район магнушевского плацдарма.

Не только танкист, но и каждый, кто сидел за рулен какой-нибудь машины, понимает, что это значит, если после таких переходов только один разведывательный танк Т-70 и один броневик вышли из строя. В упомянутом выше донесении говорилось, что «части привели в порядок технику и вооружение…».

Будем учиться читать донесения.

В лес под Казьмерув, в район расположения, часть прибыла после полуночи. Танкоремонтную мастерскую тотчас же окружил добрый десяток «клиентов».

Командир ремонтного взвода хорунжий Станислав Фридрих замахал на них руками. Всю ночь и весь день накануне марша он приводил в порядок машины, ездил к разбитым советским танкам и снимал с них все, что можно, чтобы пополнить склад запасных частей. У него гудела голова, под веками он чувствовал песок, а во рту — неприятный вкус махорки, потому что курил беспрерывно.

— Нет ли чего-нибудь попить?

— Хочешь кофе?

Осушив до дна поданную ему походную литровую фляжку, он распределил своих механиков по машинам, а сам взялся за самую трудную работу. Позвав механика- водителя, вместе с ним влез в танк. Из четырех шпилек, которые крепят распределитель воздуха, три сорвались, а одна торчала в картере двигателя. В подобных случаях инструкция по ремонту танков предписывает снять броню и демонтировать двигатель. Но на все это потребуется масса времени, и Фридрих отдавал себе отчет, что в этом случае танк в течение нескольких дней не сможет участвовать в боях.

Он знал, что значит для боя даже один танк, и потому решил, не снимая брони и не демонтируя двигателя, высверлить сломанные шпильки. Основная трудность заключалась в том, что располагались они под самой башней и не было такого инструмента, которым он мог бы забраться туда. Тогда он пошел в мастерскую и объяснил, чего хочет. Старший сержант Урбанский, токарь-лекальщик, переделал ему дрель, а потом принялся за изготовление более коротких, всего лишь в тридцать миллиметров, сверл.

Фридрих, сидя в углу на лавке, сначала следил за его работой, а потом, прислонившись к стене, задремал.

Приснилось ему, что жив его отец, а сам он — мальчишка, идет из Ленжан пять километров до школы в Кросно. Пока шагает по сельским дорогам, сапоги несет в руках и надевает их лишь у моста, ополоснув ноги в канаве. Потом перед уроками бежит еще в магазин, чтобы обменять четыре яйца на десятигрошовую тетрадь. Школа была дорогая, и, хотя платить приходилось только половину, все равно в доме не хватало денег.

Потом приснилось ему, что кто-то, наверное по злобе, поджег ночью дом и ригу. Отец обгорел и умер в больнице. Мать с тремя дочерьми осталась в подвале у пепелища, а он пошел в Борислав и нанялся рабочим на фирму «Галиция». И вот пепелище, хотя и погасшее, начинает снова гореть, разгораясь все ярче.

Хорунжий очнулся. Погасив свет в машине, Урбанский открыл дверь, чтобы впустить немного свежего воздуха, и протянул ему готовые сверла. Над лесом с западной стороны алел отсвет пожара, а небо над горизонтом было темно-красным. Видно, где-то недалеко бомбы подожгли деревню.

Фридрих вернулся к танку и принялся за работу. Сталь сломанных шпилек была твердой, поминутно надо было точить сверла. Одно отверстие он испортил, теперь его надо было перекалибровать на восемь миллиметров, сделать резьбу заново. Фридрих послал водителя танка к Урбанскому, чтобы тот выточил новую, более толстую шпильку.

Закончив свою работу, пришел помогать сержант. Хорунжий велел ему взять переносную лампу. С нее сняли защитную сетку, иначе она не помещалась в этой тесноте. Смертельно уставший сержант, подсвечивая лампой, поминутно засыпал и, теряя равновесие, разбивал лампочки о броню. До рассвета он умудрился разбить тринадцать лампочек, но, к счастью, в них недостатка не было.

Когда закончили работу и вышли из машины, небо на востоке уже побледнело и воздух между деревьями стал прозрачным. Сержант сразу же забрался в окоп к танкистам и заснул, едва успев прилечь. Фридрих, опершись о гусеницу, постоял еще минуту, покрасневшими от напряжения глазами посмотрел на розовеющее небо, с трудом вспоминая и про себя подсчитывая на пальцах, все ли машины исправлены, или, как говорится, все ли «на ходу».

Из-за сосен показалась капрал Лидка Мокшицкая, телефонистка из штаба. Очевидно, кончились двадцать четыре часа ее дежурства и она, зная, что бригада вскоре пойдет в бой, захотела повидаться с хорунжим Михалом Гаем.

Ни для кого не было секретом, что они любят друг друга. Это началось давно, с того самого дня, когда девушка в старом пальтишке цвета весенней травы, украшенном белым воротником, пришла в бригаду…

Фридрих улыбнулся ей.

— Кажется, третий танк с той стороны, — показал он рукой.

Девушка покраснела.

— Откуда ты знаешь, к кому я иду?

— Не ко мне ведь.

— Как раз и к тебе тоже. Вчера в сводке последних известий было сообщено, что Борислав освобожден.

У Фридриха даже не было сил обрадоваться. Он хотел только одного — спать. Он знал, что скоро его разбудят, что впереди у него еще много бессонных ночей. Ведь не зря перебрасывают сюда всю польскую армию. Видно, в главном штабе уже принято определенное решение.

Немцы не любят воевать ночью, а тем более в лесу. Гвардейцы знали об этом из опыта многих боев. Но на этот раз все было иначе. За полчаса до захода солнца артиллерия и минометы врага произвели короткий, стремительный налет. Под прикрытием огня ударная группа немцев перешла вброд Радомку, и не успела еще осесть пыль, поднятая последними снарядами, как группа нанесла яростный удар по высоте 107,3. Немцы немного потеснили левый фланг 174-го полка и правый фланг 2-го батальона капитана Дроечкова из 172-го полка.

Дроечков, контратаковав, заставил немцев вдавиться в мох под деревьями, но, теряя людей под яростным огнем автоматов, не смог отбросить врага к реке. Через полчаса после начала немецкой атаки вокруг немного поутихло, но вдруг с юго-запада донесся рев шестиствольных минометов и сотен орудий. Там, за Ходкувом, разгорался новый бой.

Имея за плечами развернувшуюся на второй позиции танковую дивизию, командир 45-й пехотной дивизии начал после полудня перебрасывать все, что мог, с левого фланга на правый.

В 19.20 правый сосед, 95-й пехотный полк, подал условный сигнал, сообщая, что ему удалось форсировать Радомку. Спустя десять минут немецкая пехота в густеющем сумраке двинулась в атаку.

В конце дня немцы выбили из окопов поредевший, измотанный боями 172-й полк и два батальона 100-го полка майора Воинкова, насчитывавшие в своих рядах не больше двухсот бойцов. Немцы все глубже продвигались в лес Рогозин.

После полуночи левофланговый батальон 102-го полка, окруженный с трех сторон в Михалуве, был вынужден оставить деревню, свернуть свой фланг и обороняться с востока. 135-й гренадерский полк захватил пепелища трех домов в Эвинуве. Прорвав фронт, 45-я дивизия, воспользовавшись брешью, которая образовалась между советскими дивизиями, устремилась на север, к перекрестку дорог у восточного края дороги Гробля.

Генерал Вальтер Гартман не хотел ждать, пока рассвет принесет данные о положении у Радомки. Он приказал Кельнеру перейти к обороне на западном участке плацдарма и, сформировав боевую группу из всех танков 19-й танковой дивизии и гренадерского полка, немедленно. ночью, занять позиции между Ясенецом и Эмилювом.

Полковник Рихард Даниэль, передав позиции на своем левом фланге боевой группе 19-й нижнесаксонской дивизии, получил приказ сосредоточить все свои силы в лесу Рогозин, чтобы утром, сориентировавшись в обстановке, ударить всеми силами и прорвать оборону большевиков до шоссе под Рычивулом.