Здись, наблюдавший за полем боя через щёлку в досках стола, с удивлением обнаружил, что в сторону баррикады спокойно идут трое пионеров. Один барабанил пальцами в пустой котелок, другой нёс на палочке почти белый носовой платок, а тот, что шёл посредине, самый высокий, дружески махал рукой.

— Парламентёры, — шепнул Твардовский.

— Пальнём по ним?

— Что ты говоришь, ваша милость! Нельзя. Международные правила не позволяют. Они идут на переговоры, будут договариваться с нами…

Тройка парламентёров остановилась в пятнадцати шагах от кухни, и тот, что шёл посредине, самый высокий, крикнул;

— Мы прибыли к вам с миссией мира. Выходите на переговоры!..

По ту сторону баррикады послышался шёпот: началось совещание военного совета.

— Нет, пусть лучше Здись останется, — советовала Данка.

— Надо идти, — настаивал Твардовский.

— А если его изобьют? — спросила Кристя.

— Даже дикие народы — и те уважают белый флаг. Может быть, они разрешат нам отступить на почётных условиях?

— Однако где взять белый флаг?

Миссия от пионеров снова нетерпеливо забарабанила в котелок.

— Эй, выйдете вы или нет?

— Сейчас! — крикнул Андрейка. — Ищем чистый носовой платок.

— Можете выходить и без платка, — сказал вожатый. Девочки торжественно застучали крышками от кастрюлек, а Здись перелез через столы и грозно сказал:

— Если вы не станете нас бить, мы уйдём восвояси.

— А почему мы должны вас бить?

— Потому что мы — враги.

— Почему — враги?

— Потому что мы съели у вас суп. Мы были голодны.

— Гм, — вожатый на минуту задумался. — И очень вы были голодны?

— Очень, с самого утра.

— И съели весь гороховый суп?

— Нет, не весь. Но порядочно.

— Сколько же вас человек?

— Трое, и две девочки. И пёс.

— И пёс ел из котелка?

— Нет.

— Теперь вы наелись?

— Наелись, — неуверенно сказал Здись и добавил: — Почти наелись, потому что мы не пробовали грудинку. Вы отпустите нас?

Пионеры посовещались, и вожатый сказал:

— Нет, не отпустим.

— Ну что же, тогда будем сражаться дальше, — вздохнул Здись.

— Не отпустим вас одних, потому что уже поздно. Требуем, уважаемые враги, чтобы вы съели с нами грудинку, а уж потом мы проводим вас туда, где вы живёте. Согласны?

— И вы не будете нас ни бить, ни щипать?

— Нет.

— И пса не тронете?

— Дадим ему костей.

— Ну, тогда согласны…

Руководители государств, ещё минуту назад объятых враждой, подошли друг к другу и, как пишется иногда в газетах, «завершив переговоры, протекавшие в дружеской, сердечной атмосфере, обменялись крепким братским рукопожатием».

Не буду описывать вам, читатели, того, что происходило потом. Никто не был бы в состоянии записать и передать сотни разговоров и бесед, ведущихся одновременно, прерываемых на полуслове то смехом, то вопросами, то остротами. Когда люди задумаются на минуту, поразмыслят и вдруг поймут, что те, кого до сих пор они считали врагами, на самом деле очень симпатичные ребята, товарищи, тогда становится на душе как-то особенно хорошо, весело, тепло. И все начинают говорить наперебой. Это очень приятно — быть разумным и благородным человеком. Гораздо приятнее, чем вести войну, и даже — чем победить, водрузив на развалинах дымящейся баррикады своё боевое знамя…

Правда, среди пионеров было несколько таких, которые ворчали, что им мало супа, потому что «непрошеные гости заглянули в кастрюлю». Однако когда вожатый попросил поднять руку тех, кто никогда не ел втихаря у мамы варенье и не сорвал ни одного яблока в чужом саду, то они, эти ворчуны, сперва умолкли, а потом начали угощать девочек конфетами, извлечёнными со дна рюкзаков.

Уже смеркалось, и потому было решено, что при первых же лучах утренней зари пионеры проведут ребят к посёлку Ковалик, а теперь в честь «врагов» и битвы, завершившейся заключением пакта о дружбе, следует зажечь Большой Костёр.

Доводилось ли вам хоть раз присутствовать на лагерном пионерском костре? Поверьте, его ни с чем нельзя сравнить. Ни с кино, ни с цирком, где выступают настоящие львы и медведи, ни даже с самым первоклассным театром, на сцене которого играют великие актёры. Лагерный костёр — это тоже прекрасное, но совершенно иное, неповторимое зрелище.

…На поляне вокруг груды сухих веток и поленьев рассаживается отряд. Вверху, над пиками сосен, шатром раскинулось тёмно-синее полотнище неба, расшитое звёздами. Ветви и верхушки деревьев словно вырезаны из чёрной бумаги. Ты садишься в темноте на пружинистое кресло из мха, рядом чувствуешь локоть товарища, а в сердце у тебя тишина и покой. Все почему-то говорят шёпотом, будто боятся раньше срока разбудить ночь и пущу.

Но вот уже вспыхнул огонёк спички, лизнул лучину, ставшую сразу похожей на красную свечу, озарил лицо Хранителя Очага — того из отряда, кто в любом сражении всегда впереди. Огонёк уменьшается, прячется в груду сухих веток и поленьев, исчезает в ней. На какую-нибудь минуту снова водружается над поляной темнота, но в глубине груды уже занимаются огнём мелкие ветки и берёзовая кора, уже золотые языки лижут толстые поленья, и вдруг фонтаном взлетает вверх пламя, унося к небу искры, и змеями струится, пританцовывая, дым. Костёр горит! Круг света ползёт по земле, захватывает в плен отряд, приближает стволы деревьев. Сосны, берёзы и дубы склоняют свои вершины, чтобы лучше слышать Песнь пионерской дружины…

Песни и песенки сплетаются в сплошную цепь. То целый фонтан искр брызнет из костра, то шутка и смех взметнутся к чёрно-синему небу, то новая песня…

Данка, Кристя, Здись и Андрейка сидят на почётных местах возле, вожатого и утирают слёзы, застилающие им глаза. Вы думаете, что это слёзы от тоски по дому, от сознания того, что их папы и мамы ужасно встревожены? Ничего подобного. От смеха! Возле пионерского костра они забыли обо всём на свете. Они кричат «браво», хохочут, поют во всё горло. Какие замечательные мальчишки в этой пионерской дружине! Весёлые, энергичные, дружные, храбрые. С такими можно пойти в огонь и в воду. Гори, гори ярче, пионерский костёр!

Сидевший в кругу ребят Твардовский размышлял о том же: «С такой дружиной можно сделать всё что угодно… Надо только иметь над нею власть — и можно двинуться на завоевание всего мира. Однако как обрести эту власть? Не будут же они слепо повиноваться моим приказам. Разве что…»

Он нащупал в кармане шаровар продолговатый твёрдый предмет — тот самый, который хранился в последнем тайнике Тройного Клада, дающего власть над людьми, — и задумался.

Наш чернокнижник задумался всерьёз, глубоко, и были думы его очень и очень печальны. Нет, явно не удался ему этот визит на Землю. Несмотря на всю его осторожность, несмотря на то, что не взрослым, а детям преподнёс он свои чародейские штучки, они не вызвали ни страха, ни особого удивления. Лампой Аладина их не удивишь, у них есть электрические лампы. Сапогам-скороходам они предпочитают мотоцикл. Они запанибрата с чудовищем, которое называется фабрикой. Мало того, Тройной Клад, перед которым когда-то на колени, лицом в грязь падали короли и герцоги, до сего времени не принёс ничего утешительного.

Достал Твардовский из кармана тот таинственный продолговатый предмет. Это была старая, замшелая фляжка из толстого-претолстого стекла. Воспользовавшись тем, что никто на него не смотрит, он сделал из неё большой глоток. В горле зажгло, защипало, огонь проскользнул в желудок и начал бушевать там.

Твардовский вспомнил, как четыре века назад, окончив университет в Кракове, а затем в испанских городах Толедо и Саламанке, начал он свои труды, на пользу людям направленные: открыл серебряные жилы в Олькуше и соорудил там копи, мост на реке Ниде построил, плотину-запруду от деревни Викторово до Корчмы Выгоды за деревней Неклоп насыпал… Не принесло это ему ни славы, ни богатства. Лишь езда на петухе, битьё горшков на краковском рынке, пьяные выходки в трактирах и прочие чудачества прославили имя его. А теперь вот и разные штучки с дьяволами никого не удивляют.