Впереди смутно обозначилась дверь, окна затуманились, и сквозь них ничего не было видно. Несколько ступенек вели вниз. Едва войдя, Грейс увидела, что все столики заняты. Высокая молодая женщина в черных джинсах и кофточке подошла к ней.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросила она.

— У меня здесь встреча с мужем, — ответила Грейс. Хозяйка кивнула и отошла в сторону.

— Немного бесцеремонно, вам не кажется? — спросил голос за ее спиной. Грейс обернулась. Незнакомый мужчина улыбался ей во весь рот.

— Простите? — сказала Грейс, слегка отодвигаясь. Мужчина стоял неприятно близко и слегка попахивал замазкой.

Грейс заранее знала, что отвечать. Она прекрасно понимала, что перед ней — псих из «Идеальной пары», но предпочла до поры до времени поиграть в загадки.

— Я имею в виду, мы только что встретились, — сказал мужчина со сдавленным смешком. На нем были красный свитер с высоким воротником и хлопчатобумажные брюки военного образца — крайне заурядный наряд, если не считать начищенных до зеркального блеска остроносых ботинок. Под отворотами брюк мелькнули белые носки.

— Я жду здесь одного человека, — солгала Грейс, глядя на дверь.

— Знаю, — ответил мужчина, бросая на Грейс «понимающий» взгляд.

Грейс не была уверена, но, кажется, незнакомец даже подмигнул ей. Она посмотрела на часы и постаралась принять вид крайней занятости, надеясь, что кавалер наконец отстанет. Она уже собиралась повернуться к нему спиной, как вдруг он жестом фокусника выхватил из воздуха розу на длинном стебле и преподнес ей.

— Прошу вас, — сказала Грейс, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее звучал твердо (к ее собственному удивлению, она была тронута). — Говорю вам, я жду одного человека, — повторила она на этот раз более мягко. Тут она заметила у него в руках том «Обломова». Мужчина наклонил голову и расшаркался.

— Понимаю. Вот так всякий раз, — сказал он, поворачиваясь. — Просто я подумал… если у нас так много общего…

— Извините… — начала Грейс, потупившись. Но прежде чем она успела продолжить, бедняга ушел, оставив книгу и розу на ближайшем к ней столике. Грейс взяла его экземпляр «Обломова» вместе с розой и вышла из кафе.

Она спокойно стояла перед дверью старой квартиры Лэза с ключом в руках, словно ожидая, что ее пригласят войти. Дверь так часто чистили песком, что она выглядела обломком кораблекрушения с тонкой резьбой. По широкому коридору разносилось эхо голосов, а шаги над головой звучали как далекая ария. На Грейс напала какая-то апатия, ей словно не хватало воздуха. Она принимала грохот лифта за удары своего бешено бьющегося сердца; физиологические реакции подменили собой чувства. Она вторглась сюда незаконно и стояла, вцепившись в ключ, не в силах отпереть то, что когда-то было домом, а теперь стало запретным местом.

Снаружи, под крышей, смутно маячили горгульи, хранящие обитателей дома от злых духов. А что, если эти духи уже проскользнули внутрь, незамеченные привратниками? Грейс слегка покачнулась. Она зашла уже очень далеко, но дальше ступить не могла. Единственное, на что она была способна, — стоять на пороге. Она повернулась и пошла прочь, бросив на пол ключ и розу на длинном стебле.

В темноте гостиной без праздничных украшений и фонариков рождественская елка выглядела призрачно. Прошло всего два часа, как ушел Кейн, но квартира казалась совершенно заброшенной.

Она поставила на стол свечи в подсвечниках, зажгла настольные лампы — практически никакой разницы. Даже стены, казалось, поглощали свет.

Фиаско, которое Грейс потерпела в «Розовой чашке», подействовало на нее угнетающе, хотя доля ее вины была невелика. Между страницами чужого «Обломова» она нашла карточку: «Адриан Дубровски, частный сыщик». На той же странице желтым фломастером была подчеркнута фраза: «Жизнь была бы поэзией, если бы люди не извращали ее». По полям книги расползлись чернильные каракули читательских замечаний, написанных на незнакомом языке, который Грейс приняла за русский.

Лэз, пожалуй, нашел бы нелепость этой ситуации забавной, но для Грейс воспоминание о вечернем происшествии вкупе с сознанием того, что Лэз подвел ее, обернулось чувством неизбывной пустоты. Хорошо, что в понедельник придет Марисоль и квартира снова наполнится светом и шумом, а сейчас Грейс словно попала в черную дыру — даже более глубокую, чем кладовка.

Она пошла на кухню. За целый день она съела всего несколько лежалых крендельков, которые нашлись в машине у Кейна. Ее потянуло к кладовке. Хотелось еще раз взглянуть на фотографию, сделанную на тот Хэллоуин. Вытащив снимок из рамки, она принялась внимательно изучать его, стараясь расшифровать язык жестов Лэза. Но так и не смогла решить, действительно ли он обнимал Хлою или просто держал руку за ней.

Не задумываясь, Грейс разорвала фотографию на маленькие, не более сантиметра, клочки, о чем тут же пожалела. Она села на пол, пытаясь сложить обрывки, но ничего не получалось.

Наконец она собрала обрывки фотографии и положила их в пластиковый пакет.

Очки Лэза лежали на ночном столике так, словно он снял их, чтобы умыться перед ужином. Грейс подняла их за дужки и поглядела на свет. Она старалась действовать как можно осторожней, чтобы окончательно не размазать и без того стертые отпечатки его пальцев и не повредить «улики».

Потом надела их. Сама она не носила очков, а у Лэза были сильные линзы, и пока ее глаза напрягались, чтобы различить расплывчатые образы, вставшие перед нею, она воображала, что мог бы увидеть Лэз, будь он здесь. Она посмотрелась в зеркало. Черты ее стали нечеткими и зыбкими. Лэз мог бы пройти мимо нее, если бы видел то, что она видела сейчас. Грейс потянулась за стаканом воды, который принесла с собой, но восприятие ее лишилось перспективы, и она ухватила лишь воздух. Она закрыла глаза, давая расслабиться тонюсеньким мышцам и нервам, которые дают человеку возможность видеть. Внезапно она вспомнила о произошедшем вчера с нервической ясностью. Перед ней промелькнул газетный заголовок, который она увидела в киоске на углу: «История о боснийском плене разоблачена». Грейс быстро прошла мимо.

Мутная волна накрыла ее — слова появлялись в сознании скорее как разрозненные пиксели, чем как символы. Грейс открыла глаза и сняла очки; зрению потребовалось какое-то время, чтобы прийти в норму. Подождав, она положила очки обратно на ночной столик.

На глаза ей попалась белая коробка с волшебным шаром, засунутая под письменный стол. Она не спрашивала совета у шара с того самого вечера после юбилейного пикника, наполовину позабыв об этой хитроумной, но бесполезной вещи. Непонятно почему, шар опять манил ее. Она вынула его как некую драгоценность, хорошенько встряхнула и спросила шепотом: «Я беременна?» Появившийся ответ гласил: «Переспросите позже». Весьма здравый совет, подумала Грейс, хотя «позже» можно было толковать по-разному.

На следующее утро Грейс решила всерьез заняться счетами.

Она стала избегать столовой, негостеприимной в отсутствие лампочек. В гостиной одиноким призраком маячила голая елка, то есть семифутовая шотландская сосна, напоминавшая монаха-трапписта. Когда вечерами Грейс оставалась одна, единственными местами в квартире, не вызывавшими у нее чувства, будто она увязает в трясине, были спальня и кухня. Она спрашивала себя, очнутся ли когда-нибудь ее дом и ее брак.

Заглянув в шкаф в передней, Грейс поискала «Пир нищих», диск «Роллингов», который Лэз всегда ставил, когда разбирался со счетами. Что бы ни лежало перед ним, доносившаяся сзади музыка была необходима ему как фон, и теперь Грейс тоже знала, что это единственный способ разделаться со счетами. Диски аккуратно, в алфавитном порядке выстроились на полке, но того, который искала Грейс, нигде не было. Она пошарила даже среди нот, прежде чем решилась взять пластинку из коллекции старых альбомов.