— Не надо ничего говорить, — наконец произнес Кейн. И Грейс поняла, что все будет хорошо.

Поднявшись наверх, Грейс достала корешки билетов и положила их в серебряную вазу в форме тюльпана, стоявшую на столе в столовой. Включая свет, она испытала непривычный ужас от мысли, что еще одна лампочка вот-вот с шипением перегорит.

Когда она протянула руку выключить свет, то мельком заметила свое отражение в старом зеркале на дальней стене. То, что она увидела, потрясло ее. Губы были цвета апельсинового шербета — ни дать ни взять страшилище. Неудивительно, что Пит с Кейном так странно смотрели на нее, когда она вернулась из уборной. Она снова посмотрела на донышко тюбика. Теперь в глазах у нее не двоилось, и буквы были ясно видны: «Коралл. Искусственный жемчуг». Ей никогда и в голову бы не пришло купить помаду такого оттенка. Это даже хуже, чем пользоваться синими тенями для глаз. Она яростно вытерла губы и задремала на кушетке в гостиной: шоколадные индейки с оранжевыми губами пили из бутылок через соломинки, вертевшиеся у нее перед глазами.

10

Гадкий утенок

На следующее утро, еще до рассвета, Грейс обнаружила, что укрыта платком, который связала ей бабушка, когда Грейс еще ходила в колледж. Бабушка Долли уже много лет как перестала вязать, с тех пор, как артрит сковал суставы ее пальцев. Теперь, пережив третий удар, она жила в доме для престарелых. Грейс редко пользовалась этим платком, боясь, что плетение может распуститься, превратившись в бесконечную путаницу акриловых нитей. Кончики ее пальцев высовывались из маленькой дырочки, каких в последнее время стало больше; их уже не могли удержать стратегически расположенные то тут, то там узелки.

Узор платка был ромбовидным и многокрасочным — благодаря использованию пестрой пряжи, цвет которой переходит от одного трепещущего радужного оттенка к другому, избавляя вязальщицу от скучной необходимости без конца подвязывать новые нити. Платок можно было стирать в машине, несмотря на то что мать Грейс пришила к нему этикетку «Только для сухой чистки». Больше всего Грейс озадачивало то, как она могла вытащить платок из шкафа и укрыться им, не запомнив этого и ничего не уронив по пути.

Когда она вытащила палец из дырочки в фиолетово-красной части платка и увидела, как распустившаяся нить исчезает, наподобие краба, в ней шевельнулось искушение заклеить отверстие клейкой лентой. Однажды, когда Грейс сломя голову мчалась на вечер, посвященный книге Лэза, она приклеила оторвавшуюся от шелковой юбки пуговицу синтетическим клеем. Все шло нормально, и юбка сносно держалась на протяжении всего вечера, пока издатель Лэза не подошел к ней и не спросил: «Ну, а вы чем занимаетесь?» Как только она собралась ответить, пуговица отскочила. Молнией метнувшись к Грейс, Лэз обхватил ее за поясницу — тактическая хитрость, имевшая целью удержать быстро соскальзывающую юбку. «Мы во всем помогаем друг другу», — ответил он издателю. Потом повернулся к Грейс и шепнул: «Пожалуйста, постарайся как-нибудь удержать юбку».

Она спала в одежде Лэза, а проснувшись, лежала вытянувшись, глядя на ровный белый потолок. Ее охватило мирное чувство: казалось, последние несколько недель ей просто приснились, а сейчас Лэз выскочил купить чего-нибудь на завтрак. Она могла поклясться, что слышит запах кофе. Когда она начала понемногу приходить в себя, реальность — включая все произошедшее в баре между ней и Кейном — заполонила ее мысли; мир и покой сменились тупой болью в висках.

Она явно перебрала. Ей захотелось позвонить Кейну и упрекнуть его за то, что он не сказал ей о ее оранжевых губах.

Она встала и, пошатываясь, побрела на кухню — поставить чайник и приготовить кофе Хосе. Для себя она выбрала чай «Эрл Грей» в пакетиках. Когда она открывала пачку, пакетик порвался. Чаинки высыпались и превратили пол в грязное месиво, особенно после того как Грейс попыталась смыть их влажной губкой. Единственное, что сулили ей рассыпавшиеся чаинки, — это тяжелое утро. Она открыла другой чайный пакетик, благодаря судьбу за то, что еще темно. Но все равно в голове у нее мелькнула мысль надеть темные очки. Она налила кофе для Хосе, положила две ложки сахара, плеснула ореховых сливок и плотно закрыла крышку.

Когда она спустилась, в вестибюле никого не было. Пачка газет на полу была единственным признаком, что скоро наступит утро. Грейс удивило, что на конторке портье уже стоит чашка кофе рядом с небрежно завернутым в провощенную бумагу витым коричным печеньем. Чуть подальше, в холле, она увидела мужчину, вывозившего велосипед из кладовки. Он был в черных тренировочных шортах и ветровке с капюшоном. Подкрутив седло своего велосипеда, он поехал к дверям, не глядя по сторонам. Когда он проезжал мимо Грейс, она заметила, что на нем до блеска начищенные черные бальные туфли с белыми носками — легкая ненормальность, которую она приписала нью-йоркским причудам. Грейс поставила чашку с кофе рядом с другой на конторку Хосе, вытащила из пачки свою газету и вернулась наверх.

Сев за стол в гостиной, Грейс отпила глоток своего уже еле теплого чая из расписанной бабочками кружки. Белые кончики билетов на «Дон Жуана» высовывались из серебряной вазы, неприятно напоминая ей крылышки моли. Она постаралась навсегда выкинуть из памяти эти билеты. Тут явно имелось какое-то разумное объяснение, которое, Грейс не сомневалась, ей удастся найти позже или тогда, когда она переведет свое воображение в другую плоскость.

Внезапно она услышала голос Лэза, прозвучавший как во сне, и поняла, что автоответчик включился, а звонка она не слышала, и вот теперь Лэз приветствует кого-то: «Квартира Брукменов. Мы перезвоним вам позже, как только будет возможность». Грейс бросилась к телефону. Вероятно, она уменьшила громкость звонка, хотя опять не могла вспомнить, как и когда сделала это. Однако в том состоянии, в каком находилась она накануне ночью, все было возможно.

Прежде чем она добежала, на другом конце уже успели повесить трубку. Грейс внушила себе, что это мог быть только Лэз. Подождала, пока он перезвонит. Когда через несколько секунд телефон зазвонил снова, она поняла, насколько сдавленным и неровным было ее дыхание все это время. Она дождалась второго звонка, смакуя ощущение покоя, похожее на запах распускающейся сирени, затем сняла трубку.

— Грейс. Слава богу! — Это был отец. — Мы звонили тебе всю ночь, но никто не подходил. Сейчас мы звоним по нашему новому сотовому. Последняя модель. Наш старичок по сравнению с ним просто динозавр. Как ты меня слышишь? — Родители Грейс первыми из всех своих приятелей обзавелись сотовым телефоном, но толку от этого было мало, поскольку, как правило, батарейки оказывались незаряженными, а сам телефон по стечению обстоятельств либо забывали дома, либо оставляли в бардачке машины.

— Прекрасно, — ответила Грейс. — Просто замечательно. Вы не дома?

— Нет, мы дома, просто проверяем его. Уже начали о тебе волноваться. Лэз в порядке?

Грейс посмотрела на индикатор автоответчика. Семнадцать звонков. Она забыла позвонить отцу и сказать, что добралась благополучно. Они до сих пор практиковали этот уже немного устаревший обычай.

Лэза он поначалу забавлял, но в конце концов это превратилось в обузу, особенно после многочисленных бесплодных поисков телефонов, когда они путешествовали по необозначенным на карте территориям. Иногда эти поиски превращались в цель всего путешествия, вроде одной нескончаемой гонки по холмам Иудеи, когда телефонная будка возникла из ниоткуда, как видение, на окраине бедуинской деревни, рядом с автоматом по продаже кока-колы. Отец Грейс три года назад подарил ей на ее тридцатилетие пейджер, который, как уверял потом Лэз, случайно выпал из ее незастегнутой сумочки, когда они плыли вдоль берегов Гренады. Это объяснение положило конец подозрениям Милтона в нечистой игре.

— Пап, прости. Я мчалась на встречу с Кейном и совершенно забыла. Я совсем не хотела, чтобы вы беспокоились.