— Безусловно честные, — потерял терпение Гарри. — И они не хотят притворяться. Можешь ты предложить что-нибудь лучшее? Можешь ты сказать, чего ты хочешь?
— Я хочу чего-то другого. И они, по-моему, тоже. Для них это еще один повод поехать в Европу. Поехать и посмотреть на обычаи других людей.
В кухне внезапно зажегся свет. Они увидели Розамонду. Она взяла яблоко, откусила большой кусок и вышла, не погасив лампу.
— Теперь я уже окончательно испортила тебе настроение и окончательно тебе надоела, — спокойно сказала Сильвия.
— Еще не окончательно, — возразил Гарри.
При более ярком свете они обменялись сердитыми, хотя и тоскующими взглядами, потом снова отвели глаза.
— Значит, пока не окончательно, — с вызовом сказала Сильвия. — Самое время подумать, что же будет, если я останусь, если мы будем жить вместе.
— Из этого положения есть выход, постарайся вести себя иначе.
— Конечно, — с живостью откликнулась Сильвия, — конечно, я буду стараться, если останусь. У меня просто не будет другого выхода. Гермионе легче. Она такая крупная, такая красивая, ее нельзя не принять. А меня можно. Про меня будут говорить этим особенным тоном: «Ах, она ведь такая чувствительная». Про Гермиону, я думаю, говорить будут иначе: «Ах, она такая сердитая», и это гораздо лучше.
— Гермиона сердится, потому что ей не хватает денег.
— Гермиона сердится, потому что она здесь заперта, и единственное, что ей остается, — это сделать несколько квадратных метров своего жизненного пространства как можно более комфортабельными, а на это нужны деньги. — Сильвия заколебалась. — У меня-то деньги будут… — На мгновение она погрузилась в раздумья, но прервала свои размышления и вернулась к тому, о чем говорила. — Гермиона заперта здесь любовью. Так пламенно говорить о родине, так печься о ее процветании может только тот, кто ее любит. Австралия нисколько меня не волновала, пока я не полюбила тебя, пока я по-настоящему тебя не полюбила. Сначала Австралия раздражала меня, хотя я понимала, что раздражаюсь только потому, что здесь родилась. И все же я оставалась равнодушной. Я была гостьей. Я знала, что скоро уеду. Поэтому я соблюдала правила вежливости, улыбалась, говорила только о приятном, а неприятные ощущения старалась подавить.
— Никто не станет заставлять тебя это делать и дальше.
— Мне придется подавлять свою неприязнь ради тебя, Гарри, чтобы не разрушить твою любовь к этой стране. Человек, с которым ты живешь, может исподволь тебя ограбить. Каждый день ты будешь лишаться крупинки любви. Я не хочу грабить тебя. Я знаю, что значит — любить город. Поэтому мне придется быть осторожной, придется следить за каждым своим шагом, за каждым словом.
— Если ты останешься и не сумеешь искренне примириться с тем, что тебя окружает, мы наверняка будем ссориться.
— Ужасная перспектива, — сухо, едва слышно проговорила Сильвия.
— Ну что ж. Раз эта перспектива тебя ужасает, считай, что ее не существует.
Метью появился из-за угла, но, увидав Сильвию и Гарри, пошел к качелям.
— По-моему, Метью хочет с тобой поговорить.
— Минуту. Я все-таки скажу то, что хотел. Вообще говоря, когда так много людей покидает свою страну в период ее становления, когда все эти люди предпочитают оставаться там, где культура уже сложилась, и не испытывают потребности вернуться домой, это, по-моему, очень плохо. Бывают, конечно, исключения, но, вообще говоря, я уверен, что недопустимо обкрадывать одну часть света и перенасыщать другую. Я уверен, что это равно справедливо и когда речь идет о культуре, и когда речь идет о продуктах питания.
— Трудно поверить, что это говоришь ты, — сказала Сильвия. — Какая невероятная ограниченность.
— Вот и ты произнесла это слово. Тебя считают чувствительной, Гермиону сердитой, а меня ограниченным.
Сильвия встала, опустила закатанные рукава рубашки.
— Будь нам по восемнадцать, мы бы кричали друг на друга, а я бы еще и плакала.
— Я бы хотел, чтобы нам было по восемнадцать.
— Метью, наверное, теряет терпение. Я ухожу. Он собирался поговорить с тобой о сборе фруктов.
— Это же не тайна. Оставайся.
— Мне хочется немного побыть одной.
7
В понедельник после похорон Кейт Бертеншоу вновь приехал к Грете. Дверь открыла Розамонда.
— Мама отправилась за покупками. Мистер Бертеншоу, посоветуйте, какую работу мне поискать?
— Она уехала на машине?
— Конечно.
Кейт Бертеншоу сел на стул в холле.
— Как это неудачно. Я рассчитывал, что она поймет без моих пояснений. Дом — это дом, машина ей не принадлежит. Я подожду ее. Дело нужно довести до конца.
— Пока вы ждете, подумайте о моей работе.
— Вы серьезно решили расстаться с мужем, миссис Китчинг?
— Совершенно серьезно.
— Никогда бы не подумал.
— Я тоже. Пытаюсь представить себе, что живу в одной комнате, бегу домой с кучей свертков и рассыпаю на лестнице апельсины. На кровати валяется салат, на стуле сохнет полотенце. Когда хочется пипи, выглядываю из комнаты и проверяю, свободна ли уборная.
— Боюсь, вам поздновато думать о карьере актрисы. А не могли бы вы работать продавщицей?
— Нет.
— Почему? Люди, не имеющие профессии, обычно так и начинают.
— Вы рассуждаете, как мой сын Метью.
— Очень красивый мальчик. Где он?
— Уехал из города сегодня утром, — сказала Розамонда со слезами на глазах. — Никто не хочет брать меня на работу.
— Нужно продолжать поиски. Я полагаю, что вашему мужу грозит тюрьма.
— Он уверен, что нет.
Лязгнула металлическая дверь гаража. Вошла Грета, она казалась усталой, подавленной, растерянной.
Когда Кейт заговорил о машине, Грета сначала не поняла, потом тело ее напряглось, и в глазах засверкали голубые льдинки, которых Розамонда уже давно не видела. Грета достала из сумочки ключи, на какой-то миг показалось, что она швырнет их Кейту Бертеншоу в лицо, но Грета нашла лучший выход: подчеркнуто бережно она положила ключи на стол рядом со шляпой Кейта.
— Вы, конечно, помните, Грета, что, когда Джек перестал ездить сам, я пытался отговорить вас от продажи второй машины, записанной на ваше имя.
— Ну еще бы! — воскликнула Грета. — Еще бы, вы же знали, что задумал Джек.
— Он доверял мне, и я оказался в неловком положении.
— Мама, я хочу приготовить тебе чашку чая.
— Я сама приготовлю, Розамонда.
Грета направилась в столовую, но под аркой обернулась:
— А как с мебелью?
Кейт Бертеншоу положил ключи в карман и взял шляпу.
— Мебель считается движимым имуществом.
— Значит, я остаюсь в пустом доме?
— Согласно оставленным мне инструкциям, мебель должна быть продана. Надо заплатить налоги, покрыть кое-какие расходы, например, на похороны, остались некоторые долги.
— В частности, долг вам, за ваши труды?
— Это долг не мне, Грета. Это долг конторе «Соул и Бертеншоу». Я уже предлагал вам свои услуги бесплатно, на правах друга.
— Мне не нужны услуги юриста.
— Мама, когда ты будешь продавать дом…
— Успокойся, Розамонда. А когда все вещи будут распроданы, Кейт, все налоги, долги и расходы оплачены, что будет с оставшимися деньгами?
— Они будут присоединены к основному капиталу.
— Предположим, что в доме не оказалось вещей на продажу. Из каких средств были бы тогда покрыты расходы?
Верхняя губа Кейта Бертеншоу поползла вниз, кончиком пальца он почесал крыло носа.
— Из основного капитала? Как ни странно, вы не знаете, что ответить, но ваша растерянность заставляет меня считать свои слова не вопросом, а ответом. Что ж, вы получили ключ от машины. Можете ее продать, поскольку в данном случае владелец известен. Но пусть вы или кто-нибудь другой попробует доказать, что вещи в этом доме принадлежат Джеку, а не мне. Розамонда, ты можешь не провожать мистера Бертеншоу.
Розамонда все-таки проводила Кейта Бертеншоу до машины.
— Мне очень неприятно, мистер Бертеншоу.