— Скажу тебе откровенно, теперь у меня покупные пирожные, — сказала Молли. — Сколько часов провела я когда-то у плиты! Господи, ты просто пожирала этот стол глазами, когда приходила домой оттуда. Кен зайдет с минуты на минуту, но он не любит пить чай так поздно, может, начнем? Чайник уже вскипел.

— Я принесу.

— Хорошо. Я сейчас достану молоко. Как это ты догадалась захватить шампанское, Сил, — говорила Молли, стоя у холодильника. — Большущее тебе спасибо. У меня, правда, тоже есть. — Молли достала бутылку из холодильника и, засовывая ее поглубже в буфет, быстро взглянула на Сильвию. — Не говори Кену, Сил.

Набегавшись по магазинам, Молли обычно уходила в спальню, где примеряла новое платье или новую шляпку и, не спуская глаз со своего отражения в зеркале, шептала маленькой дочери, глядевшей на нее с нескрываемым восхищением: «Не говори отцу, родная. Я сама скажу ему позже».

За столом, выпив чаю, они почувствовали, что последние всплески воодушевления, вызванные шампанским, улетучились и между ними снова нарастает отчуждение. Паузы в разговоре с матерью всегда казались Сильвии невыносимыми, невыносимыми и неизбежными. Сильвия почувствовала, что должна заговорить о том доме.

— Я еще не была в Уарунге.

Молли не оживилась, но откликнулась мгновенно:

— А я думала, вчера, наверное, съездила.

— Нет. Рано легла. Сегодня тоже лягу пораньше. Поеду завтра.

— Стюарт говорит, она приуныла. А он все такой же красавчик. И одевается хорошо, как прежде. Одеваться-то он всегда любил. Да, все на нем должно было быть с иголочки. Я сама такая была. Да-да! Хоть ты, может, и не помнишь.

— Прекрасно помню, — сказала Сильвия.

— Никогда не забуду, сколько народа собиралось на большие заезды, как мы с ним приходили, как на нас поглядывали. Он всегда выигрывал. Всегда! Везучий был, а уж когда везет, так везет. Тебе налить?

— Нет, мама, спасибо.

— Чайник еще полный.

— Правда не хочу.

— Да, нюх у него был. — Молли дотянулась до телевизора, включила звук. — Вот опять эта парочка.

Сильвия забыла про телевизор. Она обернулась и увидела девушку в постели на высоких подушках. У нее было очень грустное лицо. По комнате шел молодой человек, тоже с грустным лицом. У девушки по щекам текли слезы. Мужчина склонился к ее рукам. «Я отдал бы все на свете…» — проговорил он.

Молли подняла плечи и фыркнула:

— Ни копейки не отдал бы.

Сильвия понимала, что обижаться на Молли бессмысленно но обида оказалась сильнее доводов рассудка. Она тихонько составила на поднос чайную посуду и унесла на кухню.

— Оставь все как есть, — сказала Молли, не отрываясь от телевизора.

Сильвия вымыла посуду и уже убирала на место последнюю чашку, когда Молли вошла в кухню.

— Ребенок погиб при родах, — спокойно сообщила Молли. — А где был этот красавчик, пока она мучилась? Кутил напропалую. Я же сказала, Сил, чтобы ты не возилась с посудой.

— Заварку по-прежнему выбрасываешь в сад?

Молли бросила тревожный взгляд на дочь и на этот раз заговорила с неестественным воодушевлением:

— Этот сериал я смотрю. Сегодня было не особенно интересно, но обычно показывают все, как в жизни. Правда, Сильвия, незачем тебе возиться. Дай мне чайник.

Сильвия надеялась, что ей удалось не только скрыть обиду, но и прогнать ее, и вдруг с удивлением поняла, что угрюмо препирается с матерью из-за чайника. Молли в конце концов сдалась:

— Ну хорошо, будь по-твоему. В сад, только на папоротник.

Сильвия взяла чайник и снова почувствовала себя беспомощной, лишенной всех преимуществ зрелого возраста. Выйдя на веранду, она увидела на верхней ступеньке пожилого мужчину. Несмотря на корявые шишковатые руки и ноги, он двигался легко и быстро. На нем были шорты и тесная розовая футболка, облегавшая небольшой упругий живот, похожий на половинку мяча для игры в регби. Из парусиновых туфель выглядывали сползшие носки. Мужчина протянул Сильвии руку.

— Сильвия? Я — Кен. Рад вас видеть, Сильвия. — Кен взглянул на чайник. — Чего это вы тут с чайником, Сильвия?

— Хочу выплеснуть на папоротник.

— Кто это вас надоумил?

— Никто.

— Дайте-ка сюда, — сказал Кен и взял чайник из рук Сильвии.

Сильвия вернулась в дом вслед за ним. Кен Фиддис был плотником и, хотя ему уже исполнилось семьдесят два, все еще продолжал работать.

— Эй! — крикнул он. — Эй!

Молли стояла в столовой.

— Возьми, — сказал Кен.

Он протянул Молли чайник, но тут же отдернул руку и оглядел жену с нарочитым изумлением.

— С чего это ты так вырядилась?

Молли испуганно, но не без кокетства одернула платье.

— Ах, Кен, этому платью уже тысяча лет.

— Снова на скачки, да? Как в доброе старое время, да? Побрякушки и все прочее. — Но внезапно Кен приблизился к Молли и впился в нее глазами. — Фу! — с отвращением воскликнул он. — Почисть лучше сережки! Фу! Какая гадость!

Сильвия молча стояла в дверях, она понимала, что Кен разыгрывает этот спектакль не для нее, а для каких-то невидимых, но, наверное, постоянных зрителей.

Молли схватилась за мочку уха:

— Сережки чистые!

— Нет, грязные! На каждой стекляшке по краям грязь. Мне-то что, пусть твоя дочь полюбуется, какая ты грязнуля, если тебе так хочется. Я целый день работал как вол, а сейчас хочу принять душ. Вот чайник, возьми и выплесни куда положено.

— Значит, на папоротник, — сказала Молли. — И оставь в покое мои сережки.

— Да я пальцем к ним не прикоснусь. К дерьму такому. А папоротник уже напился чаю, хватит.

Молли изо всех сил старалась говорить свысока:

— Папоротник, между прочим, мой.

— Вот что, я не собираюсь препираться с тобой из-за всякой ерунды. Возьми-ка чайник и перестань кудахтать. Я работал целый день как вол. Барри и все остальные придут к чаю.

— Наглец! — Кен вышел, сунув Молли чайник, Молли, беря чайник, выронила только что снятую сережку. — Лишь бы настоять на своем.

Сильвия подняла сережку, отдала Молли и взяла у нее чайник. Выливая остатки чая в кухонную раковину, она говорила себе, что ее мать не случайно во второй раз тоже вышла замуж за дрессировщика, только первый дрессировщик Молли поменял ее на животное с куда более крутым нравом, и она этому рада, да, рада.

Молли недовольно ворчала:

— Не такие уж они грязные. Немножко пудры. Немножко лосьона. И сказать такую гадость…

— Кто это Барри, мама?

— Старший сын Кена.

— Я пойду, мама, надену жакет.

— Сказала я тебе, что прохладно.

— Да нет. Я собираюсь домой.

Молли по-прежнему складывала пальто и жакеты гостей на свою кровать. Сильвия взяла с туалетного столика вставленную в рамочку фотографию и увидела девочку, стоявшую на краю узкой бревенчатой террасы. На девочке было платье с заниженной талией, туфли с ремешками вокруг щиколоток и шляпа-колпак. Она стояла в позе голливудской звезды, склонив голову набок, и гордо, с нескрываемым вызовом смотрела прямо в объектив. Фон был смазан, девочку, казалось, окутывал белесый туман, застилавший все вокруг, кроме нескольких досок, на которых она стояла, и Сильвия никогда бы не догадалась, что это пол террасы, не вспомни она подлинную фотографию, где была видна вся эта кое-как сбитая обветшавшая терраса. В одном из углов наискосок по белесому туману кто-то написал черными чернилами: «Девчонка не промах».

Двадцать пять лет назад Сильвию пугало сходство с этой Девочкой, и даже сейчас она не без робости поставила фотографию юной Молли на место. Маленькая карточка Брюса в военной форме обтрепалась по краям, а большая Стюарта была так отретуширована, что его лицо казалось слепком из мыла. Ее фотографии не было. Но Сильвия уже научилась не обижаться и не позволила себе огорчиться.

Молли все еще стояла на кухне: — Подожди немного, Сил, я выйду с тобой.

На небольшой веранде, крытой черепицей, они пожали друг другу руки.

— Ну вот, Сильвия, очень было приятно.

— Да, мама. Спасибо.