— Эй, коллега! Куда вы так спешите? — кричит он Кнорцу. — Может, всё же выкупаетесь? Ванна уже приготовлена!

Кнорц угрюмо оборачивается. У него нет чувства юмора, он не в силах посмеяться над тем, что с ним произошло. Его губы шевелятся. Видно, что он ругается.

Эмиль Кабулке вспоминает о том, что Кнорц задержал у себя рационализаторское предложение. «Подожди, дружок! Я с тобой сейчас рассчитаюсь», — ухмыляется он.

— Кнорц стал теперь важным господином. Он больше не хочет есть брюкву, а покупает себе свежую зелень, — кричит Кабулке насмешливо. — На дворе ещё февраль, а штаны у этого старого осла уже вымазаны шпинатом!

Все хохочут.

Александр Кнорц прибавляет шагу. Он бежит всё быстрее и быстрее. Ему вдогонку несётся весёлый смех. Этот смех преследует Кнорца и гонит его прочь.

Директор снова обратился к ученикам.

Али-баба забыл о своих мокрых ногах.

— Ваш сегодняшний опыт, — говорит Харнак, — несмотря на аварию, показал возможность устройства дезинфицирующих ножных ванн.

Рената от восторга еле стоит на месте.

Директор обещает сделать новую ванну. Факир щиплет Занозу за руку.

— Я прошу Клуб юных агрономов, — продолжает Харнак, — учесть сегодняшний опыт и изготовить новый чертёж для строительства настоящей ванны. Эту ванну мы вроем в землю перед входом в коровник достаточно глубоко, чтобы коровам было удобно в неё входить…

Он вторично вынужден прервать свою речь. Появляется Грета. Беглянка покорно трусит перед Мукке, поймавшей её в парке.

— Отправляйся домой, утренняя зарядка окончена! — говорит Мукке, хлопнув корову по спине.

Строптивая Грета с мычанием исчезает в коровнике.

Много ли надо, чтобы быть счастливым?

Для Александра Кнорца воскресенье было испорчено, для учеников оно только начиналось. Чтобы отпраздновать этот день, они решили поехать в Борденслебен, где сегодня было объявлено гулянье. В воскресном номере «Фольксштимме» было набрано крупным шрифтом:

До обеда оставался час времени. В душевых зажурчала вода. Карл Великий брился; юноши, стоя перед зеркалами, приглаживали вихры, девушки накручивали локоны. Каждый ещё до обеда старался навести на себя красоту, потому что после обеда надо было сразу же бежать на вокзал, чтобы успеть к дневному поезду.

Али-баба надел свой новый костюм. Он взялся за щётку, стараясь навести блеск на свои мокрые башмаки. Всё оставшееся до обеда время он провёл за этим занятием.

Наконец церковные часы пробили двенадцать.

Бритта склонила голову над своей пустой тарелкой, чтобы Инга Стефани не заметила её накрашенные губы.

«Ты похожа на Петрушку», — сказала ей как-то на днях заведующая интернатом.

Подали второе блюдо: отварное мясо с картошкой и кислой капустой. На десерт принесли яблочный мус.

— Скорее! Через тридцать пять минут поезд отходит! — волновался Факир.

Ученики, давясь, глотали всё подряд.

— Вы едите так, словно вам платят сдельно за каждый съеденный кусок, — заметила Инга Стефани.

Сама Инга почти не притронулась к мясу: три дня назад она простудилась, и сейчас у неё было что-то вроде гриппа.

— Быстрей! Дожуёте по дороге! — подгонял Факир, замешкавшихся ребят.

Все побежали на станцию.

Вдали, над полями, показался дымок. Поезд подходил без обычного опоздания. Машинист дал свисток. Ученики задыхались от быстрого бега, а до вокзала оставалось ещё метров двести. Бежать на полный желудок было сущим мучением.

— Я чувствую себя, как загнанная лошадь! — лепетала Лора.

Но стоило ребятам сесть в поезд, всю их усталость как рукой сняло.

— Знаете ли вы, что такое торжество справедливости? — спросил Факир, злорадно подмигивая. — Торжество справедливости — это когда Давай-давай полощет свои грязные штаны, в то время как мы едем на гулянье.

Ребята так громко и весело рассмеялись, что проводница, проверявшая билеты, посмотрела на них недоверчиво.

«Борденслебен! Просим всех пассажиров выйти!» — Хрип репродуктора разносится по всему перрону.

Катербуржцы сошли с платформы за барьер и нерешительно остановились перед зданием вокзала.

Бритта вынула из сумочки зеркальце и, сложив губы сердечком, внимательно осмотрела их. Они заметно побледнели. Бритта разочарованно опустила зеркальце в карман. Её новая губная помада оказалась такой же непрочной, как и старая, она стёрлась во время еды.

— Что будем делать дальше? — нетерпеливо спросила Бритта.

Рената недовольно посмотрела на неё.

— Что делать? По-моему, мы ещё в поезде договорились, что пойдём сначала в больницу к Бауману. Надо же ему наконец всё рассказать. Ведь он ещё ничего не знает о нашем опыте. Конечно, он обрадуется.

Заноза сверил свои часы с вокзальными.

— Гулянье всё равно ещё не началось, — поддержал он Ренату.

— Ах! — Бритта криво улыбнулась. — Но не можем же мы все идти к Бауману. Это не годится.

— Почему? В больнице места хватит. Да и вообще, к чему так много разговаривать? Кто не хочет идти, пусть не идёт. Решайте же наконец… — И, не вдаваясь в дальнейшие обсуждения, Факир пошёл вперёд, по направлению к больнице.

Большинство последовало за ним.

Карл Великий, Бритта и Стрекоза остались.

Стрекоза не могла идти вместе со всеми. Она договорилась встретиться с Эгоном на вокзале под часами. Он должен был приехать на велосипеде не позже чем через четверть часа.

Карл Великий побрёл в город. Он хотел разыскать друга своего отца в надежде, что тот пригласит его в гости — выпить чашечку кофе.

Бритта с быстротою молнии исчезла в дамском туалете. Там она снова накрасила себе губы, так что они приобрели цвет красной смородины…

Сестра Елена терпеть не могла приёмные дни. В такие дни в больнице было одно беспокойство. А сегодня особенно. Настоящее нашествие посетителей! Сестра Елена вздыхала, глядя на то, как блестящие плитки в коридоре, по которым ступали сапоги и туфли юных катербуржцев, всё больше и больше тускнеют.

— Вы притащили сюда всю глину с ваших полей! — накинулась она на учеников, окруживших Вальтера Баумана.

Юноши и девушки радостно трясли руку своему воспитателю.

— Герр Бауман, мы приготовили вам сюрприз. То-то вы удивитесь!

Факир считал, что ему, как председателю Клуба юных агрономов, надлежит первому рассказать обо всём Бауману. Этого права он не собирался никому уступать.

— А как мы молчали! Как могила! — похвастался он. — Кроме нас и Боссига, ни одна живая душа ни о чём не догадалась.

— Да, вы действительно молчали. Это я могу сказать о каждом из тех, кто навещал меня в последние недели.

Вальтер Бауман, казалось, не в силах был радоваться их удаче. Он сидел на кровати и вертел в руках набалдашник палки.

— До сих пор я думал, что мы с вами одно целое… но доверие не всегда бывает взаимным, — продолжал он.

Воспитатель был явно разочарован.

Факир не знал, что ему возразить. Он смущённо посмотрел на Занозу, который только беспомощно пожал плечами.

Погружённый в свои мысли, Вальтер Бауман по-прежнему вертел в руках палку. Он больше не произнёс ни слова. Наступило тягостное молчание.

Наконец тишину прервала Рената.

— Пожалуйста, вы не должны на нас сердиться, — сказала она умоляюще, с трудом подыскивая нужные слова. — Мы ведь хотели вас обрадовать. Сделать вам сюрприз, потому что…

Рената замолчала. Она в отчаянии закрыла лицо руками. На помощь к ней пришёл Заноза.

— Ну да! Мы хотели вас обрадовать, — сбивчиво и горячо заговорил он. — Помните, тот вечер, когда вы только что приехали в Катербург и рассказывали нам о своей молодости? — Заноза наморщил лоб. — Я не могу повторить сейчас всё слово в слово, но одно я помню: вы сказали нам тогда, что мы должны стать мыслящими и самостоятельными людьми. Именно об этих словах мы всё время думали, когда производили свой опыт.