«Чёрный козёл» помещался в подвале. Когда Инга Стефани спустилась по выщербленным ступенькам, ей ударил в нос запах прокисшего пива. Она вошла в низкий, плохо освещённый зал. За стойкой стоял хозяин, в одной рубашке без пиджака.
— Герр Эппке у вас? — осведомилась Инга Стефани.
Хозяин был слишком ленив, чтобы отвечать. Он Молча протянул руку по направлению к приземистому мужчине, который сидел вместе с измождённой, бледной женщиной в самом углу комнаты, возле печки. Перед ними стояли наполовину опорожнённые рюмки с ликёром.
Инга Стефани представилась и, не дожидаясь приглашения, подсела к столику.
— Ага! Так вы, значит, за-аведующая интернатом?.. — спросил отчим Али-бабы заплетающимся языком; перед ним стояла уже третья, за этот вечер, порция ликёра. — Ес-ли парень плохо себя ведёт, можно содрать с него семь шкур. Я разрешаю. Я даже прошу вас об этом. Этого щенка надо держать в ежовых рукавицах, а то он совсем от рук отобьётся.
Инга Стефани молча разглядывала красную, опухшую физиономию незнакомца.
— Герр Эппке, а что делает Хорст с теми деньгами, которые он получает в интернате?
— С деньгами? Не беспокойтесь, фрейлейн. Они в верных руках. Мы с женой берём их на сохранение. Зачем такому мальчишке деньги? Он только растратит их на всякие лакомства!
— Понимаю, вы кладёте деньги в сберкассу на его имя?
— В сберкассу? Э, нет. Тут вы ошиблись, фрейлейн! Какие там сберкассы! Мы люди бедные. Да и мальчик получает у вас сущие гроши. Этих денег еле хватает на то, чтобы купить ему пару штанов. Ведь ему пятнадцать лет, а в таком возрасте, сами знаете, одежды не напасёшься. Что годится сегодня, завтра уже мало! И обувь на этом бродяге так и горит. Только и знай, что плати да плати. Этот парень может разорить кого хочешь… — И он одним глотком допил стоявшую перед ним рюмку.
Фрау Эппке последовала его примеру.
— Да, это так, — лицемерно сказала она, ставя на стол пустую рюмку. — Приходится с утра до вечера работать на нашего Хорста!
Отчим знаком подозвал к себе хозяина.
— Повторить, — приказал он. — А этой фрейлейн принесите чего-нибудь сладенького. Двойную порцию вишнёвой наливки или кофейного ликёра, что ей больше нравится.
— Ради бога! — Инга Стефани протестующе подняла руки. — Я совсем не пью; кроме того, мне пора возвращаться в интернат, а то мои ребята всё вверх дном перевернут.
Она попрощалась.
— Рад, что познакомился с вами, фрейлейн. Если у парня ветер в голове, лупите его сколько влезет. А коли это не поможет, черкните мне пару слов — я тут же приеду и выдеру его, как Сидорову козу. Мне это ничего не стоит.
Инга Стефани поехала обратно в Катербург.
«Нет, плохая я заведующая, — думала она, нажимая на педали велосипеда. — Я слишком мало знаю своих учеников. Разве я имею понятие о том, что творится у них дома? Разве мне известно, в каких условиях они воспитывались?»
Теперь она стала смотреть на Али-бабу другими глазами. О том, чтобы исключить его из интерната, она больше и не помышляла. Напротив, ему следовало помочь. Но как?
Инге Стефани был необходим хороший совет.
Прибыв в Катербург, она разыскала Мукке.
Хильдегард Мукке, нахмурившись, слушала её рассказ.
— Избивают парня, да к тому ещё пропивают его деньги! Вот это мне нравится! — воскликнула она в гневе. — Счастье ещё, что мы наконец узнали об этом. Завтра утром я поговорю с бухгалтером. Впредь заработок Хорста Эппке будет передаваться интернату. Ну, а что касается отчима, то мы ему вправим мозги. Он о нас ещё услышит. От парня он больше не получит ни пфеннига. Отныне распоряжаться заработком Хорста будете вы, как заведующая интернатом. Всё, что ему причитается, он будет получать от вас. Парень должен понять, где ему лучше и кто его истинные друзья…
— Ты, Рената, невозможный человек! Ну расскажи же мне наконец, у кого была моя брошка.
Бритта мучила Ренату до тех пор, пока та не заговорила.
— Смотри только не проболтайся никому, — попросила она.
— Да что ты!
Это «да что ты» Бритта, которая никогда не умела хранить секреты, забыла так же быстро, как сказала.
Уже через час к Ренате прибежала запыхавшаяся и раскрасневшаяся Рози.
— Рената, знаешь новость? Брошка была у Али-бабы. Все говорят об этом. Прошлой ночью он опять напился. Можешь себе представить, фрейлейн Стефани подобрала его на лестнице.
— Ну, а если какой-нибудь болтун скажет тебе, что на луне устроили ярмарку, ты тоже поверишь? — набросилась Рената на болтушку Рози.
История с брошкой передавалась из уст в уста. Заноза и Факир не верили своим ушам. Как же это могло случиться? Вчера вечером Али-баба лёг в постель совершенно трезвый, а теперь вдруг говорят, будто ночью он пьяный лежал на лестнице.
— Ну и что же? Мы ведь спали, — заявил Карл Великий. — Как мы могли заметить, что Али-баба припрятал бутылку водки, и тихонько выпил её под одеялом? Это логично! Могу спорить, что всё было именно так. Уж я это выясню.
Во время ужина, когда в столовой запахло мятным чаем и варёной картошкой, Карл Великий начал задавать ехидные вопросы.
— Фрейлейн Стефани, — спросил он, — правда ли, что правительство издало распоряжение, согласно которому со вчерашнего вечера в интернатах отменяются правила внутреннего распорядка?
— Что ты болтаешь? — Инга Стефани уронила с вилки наполовину очищенную картошку.
Карл Великий вызывающе посмотрел на заведующую. Уголки его рта вздрагивали.
— Я это предполагаю только потому, что в нашем интернате с некоторых пор разрешается напиваться.
— О ком ты говоришь?
— Пожалуйста, не притворяйтесь, фрейлейн Стефани. Я имею в виду одного фокусника, у которого брошки сперва исчезают, а потом ровно через сорок восемь часов опять появляются. Это логично.
Али-баба поперхнулся. Закашлявшись, он толкнул полную до краёв чашку чая так, что желтоватая жидкость расплескалась по столу.
Ренату охватил гнев. Она бы с удовольствием дала Карлу пощёчину.
В столовой поднялся шум.
— Да! Почему из истории с брошкой сделали государственную тайну? Раньше мы обсуждали такие дела все вместе, — негодовал Заноза, — а теперь кругом только шепчутся и сплетничают.
— Правильно! — Ребята дружно поддержали Занозу.
У Инги Стефани нервно задёргалось веко.
— При чём здесь государственная тайна? Успокойтесь. Есть дела, которые лучше решать в узком кругу.
— Слушайте! Слушайте! Значит, это всё же государственная тайна? — Карл Великий вытянул шею, словно гусь, который вот-вот загогочет.
Все засмеялись, У кого-то с шумом упала на пол вилка.
Глаза у Инги Стефани сузились, между тонкими бровями появилась упрямая складка.
— Друзья! Я не желаю испытывать ваше любопытство. Пожалуйста! Пусть Хорст Эппке расскажет вам обо всём сам. Спросите его. А если хотите, можете его судить. Поступайте как вам угодно! Не то вы опять начнёте обвинять меня в том, что я делаю из всего государственную тайну.
Как обычно в раздражении, Инга Стефани не могла скрыть свою досаду, и её голос прозвучал резко.
— Ну, Эппке, начинай. Ты не маленький ребёнок, в опекунах не нуждаешься. Говори.
Али-баба поднялся. Он был как в лихорадке. Ноги у него подкашивались.
— Я… я… я… — несвязно забормотал он. — Я… думал… я… хотел… э… э…
Из его несвязного лепета при всём желании нельзя было понять ни единого слова.
Стрекоза пожала плечами.
— Я ничего, ничегошеньки не понимаю, — торжественно заверила она.
Макки заёрзал на стуле. Чтобы выслушать это бормотание, надо набраться терпения. Шум в столовой становился всё громче.
Али-баба сделал беспомощное движение рукой.
Рената не вытерпела.
— Отчего ты не расскажешь, какой у тебя отчим и как он отбирает у тебя весь заработок? — закричала она. — Господи, расскажи же наконец, что Карл Великий хотел донести на тебя из-за десяти марок и что ты не знал, как отдать ему свой долг. Говори! Тебе нечего стыдиться.