На наше счастье Саффереби оказался весьма процветающим портом: перевалочный пункт как для торговых судов, поднимающихся к Эофервику, так и для едущих на север путешественников. Посетив несколько пивных, мы собрали сведения о торговцах лошадьми и остановили выбор на Лигалфе. Это был пузатый здоровяк средних лет, с грубым лицом и нежно-голубыми глазами; похоже, его английская кровь была сильно разбавлена датской. Прихлебывая из бурдюка, он повел нас на двор позади пивной и показал больше десятка животных из находившейся здесь же конюшни. Большинство из них уже были довольно преклонного возраста, а некоторые настолько тощие, словно их кормили всего раз в неделю, но деваться было некуда, поэтому я выбрал девять, которые казались посильнее.

— Они не должны сдохнуть до Лондона, — заметил Эдо. Я взял его с собой в качестве переводчика, в то время как Гилфорд остался с дамами на корабле. — Там мы сможем их продать и вернем их стоимость.

— Мы никогда не выручим за них столько, сколько он просит, — сказал я и продолжал, понизив голос, хотя барышник в любом случае не мог понять меня.

Он хотел не меньше четырех фунтов серебра за девять кабысдохов, намного больше того, что Мале дал мне на всю дорогу.

— Я могу ошибаться, у него странный акцент и я понимаю не все слова.

— Скажи этому живодеру, что мы дадим полтора фунта.

Это была справедливая цена, учитывая состояние животных.

Лигалф выслушал Эдо с оскорбленным лицом.

— Фри паунда, — сказал он наконец и показал три пальца.

Его щеки побагровели, хотя я не мог определить, от злости или от теплого пива.

— Три фунта, — Эдо мог бы не переводить, потому что, как бы мало я ни знал английский, но считать пальцы я не разучился.

— Фри паунда, — повторил Лигалф.

От него несло кислятиной, когда он подошел ближе ко мне, размахивая бурдюком. Пиво капало с его бороды на могучее пузо.

Я плюнул на землю и сделал вид, что ухожу, но он поспешил за мной, и в конце концов остановился на двух фунтах, что все равно было больше честной цены, но оказалось лучшим, чего мы смогли добиться. В любом случае Эдо был прав: лошади должны были довезти нас до Лондона.

Я оставил его сторожить наши покупки, а сам отправился к берегу, чтобы забрать остальных и попрощаться с капитаном. Мы находились недалеко от места, где Хамбре выплескивается в Немецкое море, и морской воздух наполнял мои легкие. Несколько десятков человек толпились около корабля, который лежал на берегу на камнях, поросших водорослями. В Сафереби не было настоящей пристани, ее заменяла широкая полоса песка, гальки и грязи, отделяющая землю от воды. Здесь были и другие суда, начиная от больших весельных лодок, принадлежащих, вероятно, рыбакам, до широких плоскодонных посудин с высокими бортами, которые я принял за паромы, и которые, как объяснил нам Гилфорд, дали имя этому месту. Ни одно из них не могло сравниться по величине с «Крылатым драконом», и было понятно, что привлекло внимание горожан: для них такой большой корабль был верным признаком богатства. Не могу сказать, что у нас были товары на продажу: «Дракон» был построен для войны, а не для перевозки грузов, и, кроме того, мы покидали Эофервик в такой спешке, что успели захватить только вещи, в которых крайне нуждались.

Вода стояла лужицами под корпусом корабля, и, подъехав ближе, я увидел, что киль раскололся в нескольких местах, когда мы чуть не сели на скалу. Капитан медленно шел вокруг корабля, осматривая каждую доску обшивки. Я оставил лошадь пастись на берегу выше отмели, и пошел к нему вниз, чувствуя, как мои башмаки погружаются в мокрый гравий. Поднялся сильный ветер, и облака быстро затягивали небо. Водяная пыль висела в воздухе, я чувствовал ее холодную влагу на щеках.

— Обер, — позвал я.

Он поднял голову, увидел меня и помахал рукой.

— Большие повреждения? — спросил я, снова переходя на бретонский язык.

Я знал, что не скоро смогу снова на нем поговорить.

— Несколько царапин, — ответил он. Капитан рассеянно провел рукой по балке и снял занозу. — Мы еще поплаваем.

— Приятно это слышать.

— Да, хотя будет еще приятнее, если к нам придут хорошие новости из Эофервика.

— А если нет?

— Если дела будут плохи, мы поплывем до Лондона, — сказал он. — Тогда мы сможем там с тобой увидеться.

— Да, сможем, — сказал я, хотя, по правде говоря, не был уверен.

Я не знал, где мы окажемся после Уилтуна.

Он взглянул на пляж, потом на город и кивнул в сторону моей лошади.

— А ты едешь прямо сейчас?

— Да, — ответил я. — Время летит быстро, и нам надо ехать как можно скорее, если мы хотим добраться до Линколии сегодня к вечеру.

Он посмотрел на солнце, уже скрытое толстым слоем облаков, наползающих с юго-востока.

— Тогда надо поспешить.

Я кивнул.

— Если не успеем, то заночуем в какой-нибудь таверне.

— Разузнай получше о дорогах, — посоветовал Обер. — По своему опыту знаю, здесь всегда было неспокойно, и люди здесь не сильно обожают французов.

— Спасибо, — я пожал его жесткую ладонь. — Может, мы действительно скоро встретимся.

— Может и встретимся, — повторил он и улыбнулся.

Я увидел, как Гилфорд разговаривает с несколькими горожанами, и помахал рукой, чтобы привлечь его внимание. Он тоже поднял руку, извинился и прервал свой разговор, оглядываясь на Уэйса и Радульфа, Годфруа и Филиппа, которые стояли рядом с леди Элис.

Беатрис с ними не было, но я увидел ее ниже по берегу, в стороне от толпы. Она смотрела через реку на север, ее лицо накрыла тень, когда солнце ненадолго выглянуло из-за облаков. С моря дул резкий ветер, он тянул ее за платье, я подумал, что ей должно быть холодно. Я направился к ней, слыша под ногами хруст камешков и раковин.

Она, должно быть, услышала шаги, потому что оглянулась через плечо и смотрела достаточно долго, чтобы узнать меня, а потом снова обратилась лицом к реке.

— Что тебе надо?

— Мы уезжаем, — сказал я. — Собери свои вещи.

Слова, сказанные ею сегодня утром на корабле еще были свежи в памяти, и я не был склонен к чрезмерной почтительности, даже с дочерью моего господина.

Она не ответила, хотя я знал, что она слышит меня. Она сняла обувь, и вода омывала подошвы ее ног. Ее длинные пальцы, розовые от холода, блестящие и влажные, торчали из-под мокрого подола.

Я взял ее башмаки, лежавшие на мокрой коряге, должно быть, принесенной последним приливом, и протянул их ей.

— Обувайся, — сказал я.

Она выхватила их у меня и прижала к груди, потом, как я попросил, села на бревно, все еще глядя на меня. Я протянул руку, чтобы помочь ей, но она не обратила внимания.

— Я справлюсь сама, — она почти выплевывала слова, затем встала и поспешила мимо меня за нашей командой, направлявшейся в сторону города.

Мгновение я смотрел, как она уходит, удивляясь внезапному приступу гнева. Меня уже начинала пугать мысль находиться рядом с ней в течение недели, пока мы будем добираться до Лондона. Я не знал, насколько мне хватит терпения с обеими дамами.

Я пошел к своей лошади, которая медленно брела по лугу навстречу ветру. Взобравшись в седло, я замер на мгновение, чтобы посмотреть на корабль. Обер заметил меня и махнул рукой в последний раз, я вернул ему приветствие и пришпорил коня.

В следующие несколько дней мы преодолели приличную часть пути. Каждое утро мы вставали с восходом и останавливались на ночлег уже в темноте. Хотя купленные лошади были не так сильны, как наши собственные, и они не могли идти слишком быстро или слишком долго, мы, тем не менее, были в состоянии делать двадцать и даже тридцать миль в день.

Поначалу мы останавливались на ночлег в тавернах, на старой лондонской дороге их было великое множество. Но, хотя их хозяева были рады нашим деньгам, я опасался, что мы привлекаем к себе слишком много внимания. Кортеж из семи мужчин и двух женщин на лошадях, расплачивающихся серебром, не мог остаться незамеченным. Повсюду мы слышала рассказы о нападениях на французов: купцов, рыцарей и даже монахов убивали не за кошелек, а за заморское происхождение. Хотя я старался проверять эти слухи, я отвечал не только за собственную жизнь, так что через пару ночей мы свернули в лес.