«Какая страсть!» — подумал он. Ему вспомнились всякие дамы, которые были к нему неравнодушны, и он почувствовал, что Мадзя переживает одну из таких минут, после которых обычно следует признанье.

«Нет, я не могу допустить, чтобы она объяснилась мне!» — сказал он про себя и решил бросить на Мадзю один из тех взглядов, которые выражают успокоение, надежду, взаимность, словом совершенную гармонию душ.

Итак, он бросил такой взгляд. Но кто опишет его изумление, когда он увидел, что Мадзя подмигивает ему и делает глазами какие-то знаки.

Пан Круковский так любил Мадзю, что в первую минуту ему стало неприятно.

«Зачем она это делает?» — подумал он.

Но взгляды ее были такими пылкими, а на лице рисовалось такое страстное нетерпение, что пан Круковский ощутил в сердце необычайное волнение.

«Боже! — в страхе подумал он. — Выдержу ли я!»

Он понял, что не выдержит, и в ту же минуту им овладело то безумие отчаяния, которое в последнюю минуту овладевает, наверно, самоубийцами.

«Будь что будет!» — сказал он себе и поднялся, готовый на все.

— Панна Магдалена, — сказал он, — не пройтись ли нам по саду?

— Ах, с удовольствием! — радостно воскликнула она.

«Я должен объясниться, — подумал пан Людвик. — Выхода нет».

— В сад, в такую ужасную жару? — вознегодовала экс-паралитичка, которая вынуждена была прервать необыкновенно интересный рассказ.

— Мы, сестрица, пройдемся с панной Магдаленой, я вижу, ей совсем нехорошо… Здесь жарко и душно, — ответил пан Людвик таким решительным тоном, что больная дама умолкла, как овечка.

— Подождите, возьмите меня с собой! — сказала она с нежным упреком в голосе.

— Я пришлю кого-нибудь, и вас привезут к нам. Валентова! — крикнул он с крыльца. — Ступайте к пани…

Не успели они войти в сад, как Мадзя схватила пана Круковского за руку и прошептала:

— Знаете, я думала, что умру!

— Сокровище! — воскликнул пан Круковский, сжимая ей руку.

«Концерт будет!» — подумала Мадзя, а вслух прибавила:

— Мне казалось, что я никогда уже не смогу поговорить с вами. Никогда!

— Нужно ли это? — прошептал в свою очередь пан Людвик. — Я все уже знаю…

— Как, вы все уже знаете? Кто вам сказал?

— Ваши глаза, панна Магдалена! Ах, эти глаза!..

Мадзя вырвала у него руку и, остановившись на дорожке, всплеснула руками.

— Вот так история! — воскликнула она в неподдельном изумлении. — Даю слово, сударь, я все время думала: догадается он или нет, что я хочу ему сказать? Так вы, может, знаете и о том, как их зовут?

— Кого? — воскликнул пан Людвик, разводя руками.

— Ну, тех, кто должен дать концерт: Стеллу и Сатаниелло. Его зовут Сатаниелло, и он, конечно же, будет играть на виолончели, потому что пан Ментлевич ее выкупит…

— О чем вы говорите, панна Магдалена? — спросил пан Круковский. У него было такое чувство, точно он на полном бегу вдруг ослеп.

«Что со мной?» — подумал он, потирая лоб.

— Я говорю о концерте, — ответила Мадзя.

— О каком концерте?

— Так вы ничего не знаете! — воскликнула Мадзя. — Зачем же вы говорите, что знаете?

И она сызнова начала бессвязно рассказывать о концерте, о Стелле, о трапезной, даже о Ментлевиче, который так добр и так мил, что взялся все устроить.

— Но весь концерт будет испорчен, — закончила она наконец, — если вы, дорогой пан Людвик, нам не поможете! Вы такой благородный человек… Я сперва хотела к вам пойти, потому что знаю, что вы лучше всех поймете, в каком положении эти бедняки… Знаете, им нечего есть! Ведь вы поможете, правда, пан Людвик? Вы сделаете это? Вы должны это сделать!

И она так сжимала ему руку, так заглядывала ему в глаза, чуть не бросалась на шею, что на мгновение у пана Круковского мелькнула мысль: схватить ее и бежать на край света, а там — хоть смерть…

— Вы сделаете это, пан Людвик, сделаете? — спрашивала Мадзя сладким голосом, в котором звучала такая мольба и такая тревога, что пан Людвик совсем ошалел.

— Я все сделаю! — сказал он. — Вы же знаете, я исполню все ваши желания…

— Ах, как это хорошо, какой вы благородный человек, какой милый!

«Милый!..» Это слово, которое Мадзя уже употребила один раз, говоря о Ментлевиче, поразило пана Круковского в самое сердце. По счастью, он вспомнил, что она произнесла его другим тоном, что он, пан Людвик Круковский, может придать этому слову иное значение.

— Что я должен делать? — спросил он с улыбкой. — Приказывайте!

— Что? — Мадзя задумалась. — Трапезная есть, — говорила она, — фортепьяно есть, виолончель есть… Знаете что? Прежде всего мы будем продавать билеты…

— Мы с вами? Отлично.

— Потом вы преподнесете Стелле букет, когда она будет выходить на сцену. Я знаю, дамы не могут выступать на эстраде без букета.

— Нет, панна Магдалена. Я могу дарить букеты только одной женщине, больше никому. Но если вы хотите, чтобы у концертантки был букет, я велю его сделать, а вручит его кто-нибудь из здешней молодежи.

— Ладно, — согласилась Мадзя. — Но за это вы должны сделать для меня одну вещь.

— Я весь к вашим услугам.

— Видите ли, — говорила она в задумчивости, — это будет очень однообразный концерт, только виолончель и пение, маловато, особенно, если мы назначим высокие цены… Не правда ли?

— Конечно.

— Я вот и подумала сейчас, что нехорошо получится… Знаете, что мы сделаем? Вы сыграете на скрипке! Вы так хорошо играете, пан Людвик, мне Фемця говорила!

— Я? — воскликнул пан Людвик и попятился.

— Пан Людвик, дорогой мой! Ведь я знаю, что вы прекрасно, что вы восхитительно играете! Все будут плакать…

— Я с бродячими актерами?

— Но ведь это концерт с благотворительной целью! Они так бедны! О, вы должны играть, если любите меня хоть немножко…

Пан Круковский побледнел при этих словах.

— Если я вас люблю? Панна Магдалена! — произнес он торжественно. — До сих пор Круковские грудью становились против пушек, пистолетов и шпаг, и ни один не становился на эстраде, рядом с бродячими актерами! Но если я должен таким образом доказать свою привязанность к вам, я буду играть на концерте.

И он поклонился.

— Ах, как хорошо! Нет, вы самый благородный человек из всех, кого я только встречала в жизни. Знаете, назначим цены: три рубля первый ряд, два второй, а остальные билеты по рублю.

Пан Людвик меланхолически улыбнулся.

— Однако довольно! Благодарю вас, пан Людвик, благодарю от всей души, — говорила Мадзя, заглядывая пану Круковскому в глаза и пожимая ему руку. — Еще раз большое спасибо, я бегу, а то мне влетит от мамы.

Пан Круковский молча поцеловал ей руку, а когда Мадзя попрощалась с его сестрой, проводил ее на крыльцо и еще раз поцеловал ей ручку.

Когда он вернулся в сад, больная сестра посмотрела на него в золотой лорнет.

— Милый Людвик, — строго сказала она, — что все это значит? Магдалена возбуждена, ты смущен — клянусь богом, в городе что-то случилось! Кто умер: ксендз или майор? Ничего не скрывай, я все знаю… Этой ночью мне снились страшные сны…

— Никто не умер и ничего не случилось…

— Люцусь, не убивай меня, — дрожащим голосом продолжала она. — Люцусь, признайся во всем! Ты знаешь, я многое тебе прощала. С тобой что-то творится…

— Нет. Я просто счастлив.

— Во имя отца и сына! Как это счастлив? Час назад, когда я велела запереть балкон и опустить шторы, ты сказал, что нет человека несчастней тебя, а сейчас… Уж не получил ли ты письмо? Или телеграмму?

— Я счастлив, потому что нас навестила панна Магдалена, — усталым голосом произнес пан Людвик.

Больная дама разразилась смехом.

— Ах, вот оно что! Ты сделал Мадзе предложение, и она приняла его? Так бы и сказал! Ну, женись, женись же! Я хочу увидеть наконец в доме молодое лицо, потому что с вами можно с ума сойти. Вот это жена для тебя, она сумеет поухаживать за мной. Какая доброта, какое отсутствие эгоизма, какое нежное прикосновенье! Никто так легко не поднимает меня, как она! Из всех, кто водит меня под руку, никто не смотрит так, как она, чтобы я не споткнулась на дороге о камень!..