Встревоженная Мадзя молчала, и Сольский прибавил:

— Вот поболтаю с вами обеими и буду совсем здоров.

— Мадзя хотела нам что-то рассказать, — обратилась к нему Ада.

— Я только тебе хотела рассказать…

— Вот увидишь, будет лучше, если и Стефек послушает, — сказала Ада. — Нас обоих живо интересует все, что волнует тебя.

— Злая! — шепнула Мадзя.

Сольский уселся, глядя на сестру.

— Помнишь, Адочка, — начала Мадзя, — как перед вашим отъездом за границу ты поссорилась с Элей?

— Не я с ней, а она со мной, — прервала ее Ада, — когда Романович отказался давать нам уроки алгебры.

— Вот, вот, — подтвердила Мадзя. — Я еще хотела тогда помирить вас, пошла от тебя к Эле, а она схватила меня за руку и потащила к дверям кабинета пани Ляттер. И представь себе, что я невольно увидела и услышала. Нет, ты только подумай, дядя Мани Левинской, такой грузный, седой старик, делал пани Ляттер предложение! Он как раз говорил ей, что у него свободное от долгов имение и даже есть немного денег наличными. Разумеется, пани Ляттер только посмеивалась над его предложением, — ведь муж ее был жив! — но мне показалось, что она не совсем равнодушна к славному старичку. Я даже думаю, что именно поэтому она не удалила Маню Левинскую из пансиона после истории с Котовским.

— В бытность студентом Котовский был влюблен в Маню, — объяснила Ада брату, — а теперь он ее жених.

— И кроме того, доктор, — вставила Мадзя. — Так вот, — продолжала она, — когда пани Ляттер внезапно уехала из Варшавы, она отправилась в деревню Мельницкого и… утонула в реке возле его усадьбы. А он, вообрази, в этот самый день был у нее в Варшаве. Словно что-то предчувствуя, старик все повторял: «Она поехала ко мне! Мы разминулись!» Я слышала это собственными ушами. И он тут же поспешил обратно в деревню. Подумай только! Когда он остановился у переправы и стал допытываться, не проезжала ли здесь такая-то барыня, один из перевозчиков приподнял рядно и показал ему лежавший на земле труп пани Ляттер. Бедняга Мельницкий вскрикнул и упал, его разбил паралич.

— Но ведь он жив, — заметил Сольский.

— Да, жив, но парализован, — продолжала Мадзя. — В прошлом году он отдал имение в аренду и переехал в Варшаву с Маней Левинской, которая ходит за ним, как родная дочь. Но вот беда, арендатор ничего не платит, а ссуду по закладной получить нельзя. Сегодня мне принесли записку от Мани Левинской, она просила навестить ее. Я пошла и увидела грустное зрелище. У них три комнатушки и кухня. В одной комнате Маня занимается с учениками, которые платят ей пять-шесть рублей в месяц, а в другой комнате сидит в кресле пан Мельницкий. Боже, какой у него жалкий вид! Худой, лицо землистое, с обвислыми мешками. Он не в состоянии двигаться, говорит с трудом. Пожалуй, у него и рассудок помутился; когда я, незнакомый человек, вошла в комнату, он начал жаловаться, что его обокрали, что служанка щиплет и бьет его. И ужасно обижался на Маню: она, мол, о нем не заботится, оставляет его по целым дням без присмотра! А она, бедняжка, в это время занимается дома с ученицами или бегает по урокам, не то им нечего было бы есть…

Мадзя с трудом сдерживала слезы. Голос ее дрожал и прерывался.

— Бедный пан Котовский помогает им, чем может. Но хотя он уже врач с дипломом и пробыл год за границей, практики у него нет. Ах, Ада, если бы ты слышала, как плакала Маня и как кричал ее дядя! У тебя сердце разорвалось бы от жалости. Пан Стефан! — внезапно воскликнула Мадзя, умоляюще сложив руки. — Пан Стефан, только вы можете их спасти. Если бы Котовский получил место доктора при заводе! Но нет, я знаю, вы сердитесь на меня. Так лучше выгоните меня, а им…

Рыдания помешали ей договорить.

— Святая! — прошептал Сольский. Он схватил руку Мадзи и осыпал ее страстными поцелуями. — Благословен наш дом, в который ты послана богом!

— Стефан, опомнись! — остановила Ада брата, отнимая у него руку Мадзи.

Сольский встал со стула, пошатываясь, как пьяный. Но, заметив изумленный взгляд Мадзи, мгновенно остыл.

— Как зовут этого молодого доктора и где он живет? — спросил пан Стефан.

Мадзя назвала фамилию и адрес.

Сольский поклонился и, выходя из комнаты, сказал:

— Часа через два я сообщу вам результат.

Едва закрылась за ним дверь, как встревоженная Мадзя повернулась к Аде.

— Боже мой, неужто пан Стефан обиделся?

Панна Сольская взглянула на нее с недоумением.

— Дорогая Мадзя, — сказала Ада, — то ли ты притворяешься, то ли… и впрямь не видишь?

— Чего не вижу? — спросила Мадзя.

— Да того… того, что Стефан охотно выполняет твои просьбы потому… потому, что они всегда бескорыстны, — ответила Ада.

Спустя час, во время обеда, к которому Сольский не вышел, тетушка Габриэля была очень холодна: она смотрела на Мадзю свысока, ни о чем не спрашивала, а когда девушка заговаривала с ней, отвечала нехотя.

«Наверно, пани Габриэля, — думала оробевшая Мадзя, — кого-то уже прочит на должность заводского доктора и потому на меня рассердилась. Пусть, лишь бы им, бедняжкам, было лучше! Ясно одно — я здесь зажилась. Скоро мне проходу не будет от желающих получить работу у Сольского, и в конце концов я надоем ему так же, как его тетке. Бежать надо отсюда, и поскорее».

Глава шестая

Студент, который успел стать доктором

Тем временем Сольский отправил Котовскому спешное приглашение и с нетерпением ждал молодого доктора.

Около семи часов вечера доложили о его приходе.

Немало воды утекло с тех пор, как пан Владислав, тогда еще студент, помогал панне Говард печатать статьи об опеке над незаконнорожденными детьми. Да и сама панна Говард решительно изменила свои взгляды на незаконнорожденных детей, узнав, что ее противница, член женского союза Канаркевич, стала помогать обманутым девушкам.

Однако пан Владислав Котовский мало изменился. Как и полтора года назад, это был замкнутый, неразговорчивый и угрюмый молодой человек с впалыми щеками и вихрами, которые торчали у него, как у дикобраза. Правда, вместо потертого мундира на нем была черная, побелевшая по швам тужурка, но брюки, как и прежде, были вытянуты на коленях.

Котовский вошел в кабинет пана Стефана с высоко поднятой головой, приглаживая волосы и стараясь, как и подобает перед магнатом, придать своему лицу независимое выражение. Но важный барин с первого взгляда понял, что гордый выскочка очень смущен и сердце его трепещет, обуреваемое смутными надеждами.

— Ваше сиятельство, вы желали… Я получил вашу записку… — начал Котовский и еще больше смутился, вглядевшись в монгольское лицо, которое дышало энергией.

— Дорогой мой, — сказал Сольский, пожимая ему руку, — во-первых, не величайте меня сиятельством… Присаживайтесь, — прибавил он, подвигая гостю кресло, — потолкуем.

Котовский упал в кресло, туман поплыл перед его глазами.

«Чего ему от меня надо, этому дьяволу?» — думал он, глядя на сидевшего перед ним щуплого человека, который внушал ему все большее почтение.

Сольский это заметил. Он угадал, что молодой доктор восхищается им совершенно искренне, и почувствовал к юноше симпатию.

«Право, этот кандидат в Бруты мне нравится», — подумал он, а вслух сказал:

— Пан Котовский, я слышал о вас много хорошего.

— Обо мне? — с обидой в голосе спросил молодой человек.

— Да, от панны Магдалены Бжеской.

— Вот как!

— Видите ли, я строю сахарный завод и хотел бы, чтобы о моих рабочих заботились люди порядочные, поэтому я предлагаю вам место заводского доктора.

Котовский даже не поблагодарил за предложение, он уставился на Сольского, не веря собственным ушам.

— Условия следующие: каменный дом с садом, несколько моргов земли, лошади, корм для них и полторы тысячи жалованья в год. Вы согласны?

Котовский был ошеломлен. Он задвигал руками, но не вымолвил ни слова.

— Стало быть, согласны? — сказал Сольский.

— Простите! — произнес молодой человек, вставая с кресла. — Я весьма… весьма признателен… я никак не ожидал… Но…