Панна Сольская рассмеялась.

— Ах ты, ты! — сказала она, осыпая подругу поцелуями.

Затем Ада стала рассказывать Мадзе о делах женского союза, сообщила, что, наверно, будет открыт приют для учительниц, а в будущем, быть может, и для бедных матерей, что в мастерской трикотажных кофточек работает тридцать девушек и что дамы из общества дали согласие купить шестнадцать кофточек. Наконец, она открыла Мадзе, что сегодня ее интересуют только трудящиеся женщины и бедные девушки и порою мучит совесть оттого, что она забросила свои мхи и лишайники.

— Представь, я не делаю сейчас и четвертой части тех наблюдений, которые делала раньше, — закончила она с огорчением.

Прошла пасха, которая особенно запомнилась Мадзе, — в эту пору она познакомилась с некоторыми родственниками Сольских. Независимо от возраста и титула, все они были с Мадзей предупредительно вежливы. Но от них веяло таким холодом, что разговоры с ними были для девушки сушим мученьем. Она бы отказалась от всех богатств и почестей, бежала бы куда глаза глядят, если бы ей пришлось чаще встречаться с этими важными барами, которые каждым словом, каждым взглядом и жестом показывали, что она чужда им и даже неприятна.

Дамы помоложе делали вид, что не замечают ее; здороваясь или прощаясь с нею, они смотрели мимо, на стенку или в потолок. Только какая-то старушка минуты две довольно мило с нею побеседовала, и то лишь затем, чтобы сказать с улыбкой, что Ада, видно, подпала под ее, Мадзи, влияние, раз на пасху наотрез отказалась принять участие в сборе пожертвований на бедных.

На третий день пасхи Мадзя сказала себе, что, если эти визиты и знакомства не кончатся, она, невзирая на всю свою привязанность к Сольским, уйдет от них. И тут же Мадзя задалась вопросом, а как эти баре держались бы с Эленой Норской, вынесла ли бы она их общество? Мадзя решила, что панна Элена сумела бы поставить на место этих высокомерных людей и чувствовала бы себя в своей стихии.

«О, Эленка не чета мне!»

Но пасха прошла, визиты кончились. Мадзя вернулась к своим занятиям в пансионе, где ее окружали все большим вниманием, Ада — к своим делам в женском союзе, где благодаря ей увеличились и число членов и средства, пан Стефан — к своим совещаниям с предпринимателями и техниками по поводу сахарного завода.

А солнце меж тем поднималось все раньше, садилось все позже и все выше ходило по небу. В городе стало сухо, люди надели весенние наряды, на улицах стали продавать голубые пролески с фиалковым корнем; сад Сольских покрылся молодой травой, а столетние деревья почками, которые ждали только дождя, чтобы распуститься.

Однажды Сольский вошел в комнату к сестре, у которой сидела Мадзя, и весело сказал:

— Наконец-то мы заключили договор с поклонником панны Магдалены.

— Каким поклонником? — покраснела Мадзя.

— Не единственным, но одним из самых пылких. С паном Згерским.

— Какое он производит впечатление? — спросила Ада.

— Салонный шаркун, сладок и любезен до приторности. В общем, человек, которому не надо открывать дверь, он сам откроет, если захочет.

Сольский расхаживал по комнате и щелкал пальцами.

— Ты доволен? — спросила Ада.

— Доволен. Кажется, это пройдоха! Чем иметь такого в противниках, лучше держать его в хвосте. То есть в хвосте это было бы неприятно, а так, сбоку. Так или иначе, ваша рекомендация, панна Магдалена, очень удачна. И если вы можете порекомендовать мне еще хоть двадцать человек, я буду вам очень благодарен.

— Нет, что вы! Впрочем, вы уже, наверно, слышали, я уверена, что слышали…

— О ком? — с любопытством спросил Сольский.

— О пане Файковском…

— Файковский?.. Гм!.. Файка, трубка, табачок! Великолепная фамилия. Что у него, табачный магазин?

— Что вы, он аптекарь, провизор!

— Что ж, расскажите нам о Файковском, который не оправдал своей табачной фамилии, — попросил Сольский.

— Ах, это целая история, — начала Мадзя. — С паном Файковским я познакомилась в Иксинове, он служил там в аптеке. Знакомство у нас было шапочное. Я только отвечала ему на поклоны, потому что он хорошо отнесся к бедной Стелле, когда она приехала к нам с этим концертом, помнишь, Ада? Ах, боже мой, и что теперь с нею? Наверно, бедняжка умерла!

— Но ведь это уже новая история, — прервал ее Сольский. — А что же с паном Файковским?

— Так вот, — продолжала Мадзя, — пан Файковский приехал сюда, чтобы поступить на работу в аптеку. Знаешь, Ада, он потерял в Иксинове место, потому что был лунатиком и, представь себе, из кухни взбирался по водосточной трубе на второй этаж!

— Так, — сказал Сольский, — ну, а в Варшаве он что, уже не лунатик?

— Не знаю. Он познакомился тут с учительницей из пансиона панны Малиновской, ты ее знаешь, Ада, с Жаннетой…

— Ах, это та, с печальным личиком? — спросила Ада.

— Нет, уже не печальным. Впрочем, я не то говорю, она была одно время весела, а сейчас стала еще печальней. Представь, они познакомились с паном Файковским, ну — и полюбили друг друга…

— Это «ну» просто великолепно! А всякое ли знакомство кончается любовью, или это привилегия аптекарей?

— Не мешай, Стефек! — остановила его сестра.

— Итак, — продолжала Мадзя, — они любят друг друга, а обвенчаться не могут, пока у него не будет собственной аптеки или хорошего места, так, чтобы хватило на двоих. Жаннета говорит, что она готова давать уроки, только бы все это кончилось!

— Скажите! — вставил Сольский.

— Да не прерывай же, Стефек!

— И вот представь себе, позавчера останавливает меня заплаканная Жаннета и говорит: «Милая Мадзя, кажется, у пана Сольского на сахарном заводе будут доктор и аптека. Спроси, не найдется ли там местечко для бедного Файковского? Он очень способный аптекарь, — говорит Жаннета, — сам делает анализы. А какой тихий, трудолюбивый…»

— И видно, уже излечился от лунатизма, — сказал в сторону Сольский. — Все понятно! — сказал он громко. — Вы хотите осчастливить этих влюбленных?

— Но что же я для них могу сделать? — пожала плечами огорченная Мадзя.

— А я этого пана Файковского — и почему бы ему не зваться, ну хоть Ретортовским? — должен назначить в аптеку при заводе?

— Ах, если бы вы это сделали! — воскликнула Мадзя. — Они так грустят, так любят друг друга!

— Ада, сестра моя, — торжественно произнес Сольский, останавливаясь посреди комнаты, — Ада, скажи панне Магдалене, что ее протеже, пан Файковский, уже назначен в аптеку на нашем заводе. Но с одним условием: он должен жениться на заплаканной панне Жаннете. Ну, и само собой, для этого надо, чтобы меня не вышвырнули с завода наши противники…

Мадзя вместо ответа схватила Аду в объятия и начала осыпать поцелуями ее лицо и руки.

— Ада, — сказала она, — скажи своему брату, что он ангел!

Слезы навернулись у нее на глаза, когда она посмотрела на пана Стефана.

Сольский подошел к Мадзе и поцеловал ей руку.

— Это вы ангел, — ответил он, — потому что не только даете нам возможность делать людей счастливыми, но вдобавок думаете, что мы оказываем им милость. А на деле наоборот. Да, да, — прибавил он, — пусть женятся влюбленные, мы им поможем!

— А ведь Мадзя хочет устроить и твое счастье, — уронила Ада. — Перед пасхой она вовлекла меня в заговор, мы хотим помирить тебя с Эленой и, естественно, соединить вас…

— Ах, Ада! — воскликнула потрясенная Мадзя, закрывая рукой глаза. — Ну как ты можешь говорить такое?

По лицу пана Стефана было видно, что он неприятно удивлен.

— Вы советуете мне сделать этот шаг? — спросил он после минутного раздумья. — Что ж, может быть, я и в этом случае послушаюсь вас…

— Как это было бы хорошо! — прошептала Мадзя.

— Возможно, возможно, — ответил Сольский. — Посмотрим, насколько верен ваш совет… А пока пан Файковский получит место в заводской аптеке.

Он походил еще немного по комнате и вышел мрачный.

— Уж не обиделся ли на меня пан Стефан? — с испугом спросила Мадзя у Ады.

— Ну что ты! Он, наверно, вспомнил о своих отношениях с Эленой и расстроился. Ничего, это пройдет, — ответила Ада.