Почти в ту же самую минуту пану Анзельму сообщили две новости. Во-первых, что честный Ендрусь, ученик Дурского, обвиненный в краже у мастера, уже занял в ратуше ложу для почетных граждан со стороны Даниловической улицы. Второе известие было тревожное: кто-то высказал предположение, что Ясь утонул, так как в тот момент, когда на Висле треснул лед, раздался чей-то крик.

По просьбе пана Анзельма, для выяснения достоверности этого известия, во все концы города разослали депеши: оказалось, что лед на Висле треснул на участке между Варшавой и Прагой, а крик в эту самую пору слышали за Вольской заставой. Доказано было также, что кричал не Ясь, а некая Магдалена Робачек, избитая мужем Валентием Робачеком, поденщиком, который отличался пристрастием к спиртным напиткам.

Когда все сомнения разъяснились, наиболее удовлетворительным образом, отчаявшийся шляхтич оставил ратушу и несколько часов подряд бесцельно скитался по улицам. Прошел Старе Място, побывал на Новом Зъязде, бродил по варшавскому берегу Вислы и только часов около шести вечера повернул назад к гостинице.

Если бы в тот момент пан Анзельм внимательней посмотрел вокруг, он заметил бы худенького мальчика, который, притоптывая ногами и дыша на озябшие руки, забегал то с правой, то с левой стороны и заглядывал ему в глаза с выражением неописуемого беспокойства.

Но пан Анзельм ничего не замечал и задумчиво шел дальше. Пройдя несколько улиц, он добрался до гостиницы, неверным шагом поднялся по лестнице и отворил дверь в свой номер.

Когда, зажегши свечу, пан Анзельм повернулся к открытой двери, чтобы притворить ее, он чуть не споткнулся о кучку дрожащих лохмотьев, которая упала к его ногам. Одновременно он почувствовал, что кто-то целует его колени, и среди стонов и рыданий различил слова:

— Пан Анзельм!.. Дорогой пан…

У шляхтича замерло сердце. Он подхватил ребенка в объятия, поднял его перед собой, вгляделся в худенькое личико и воскликнул:

— О дитя, сколько огорчений ты мне доставил!..

Это был Ясь, оборванный, усталый и голодный. Но кто же его сюда привел?..

Вероятно, тот, кто перелетным птицам, аистам и ласточкам, указывает верную дорогу…

Третьего января один из учеников Дурского встретил на улице Паневку в весьма плачевном виде. Подмастерье был так пьян, что едва держался на ногах.

— Что с вами?.. — воскликнул изумленный парень.

— Иди к черту!.. — проворчал Игнаций.

— А вы знаете, что вчера нашелся Ясь?

— Что ты болтаешь?..

— А вот нашелся, и теперь он у одного шляхтича в Польской гостинице, — ответил ученик.

У Паневки заблестели глаза. Мигом протрезвев и распрямив плечи, он со всех ног побежал в гостиницу; столкнувшись у ворот с швейцаром, он обрушился на него с вопросами:

— Где Ясь?.. Где тот мальчик, которого взял какой-то шляхтич?

— А вам что до него?

— Скажите, где он?.. — умолял Паневка, хватая швейцара за руки.

— Уже уехали на почту с тем господином! — ответил оскорбленный представитель администрации, лишь бы поскорей высвободиться из объятий посетителя.

Паневка во весь дух помчался по Медовой улице. Когда он свернул на Козью, сзади послышался сигнал рожка. Он оглянулся. В этот момент мимо него проехала почтовая карета, в глубине которой мелькнуло бледное лицо Яся.

Собрав все силы, Игнаций припустил за каретой; расстояние между ним и громоздким экипажем не увеличивалось, но было и не меньше нескольких десятков шагов.

— Не догнать мне его! — бормотал Паневка, чувствуя, что вот-вот упадет.

У моста карета, попав в скопление экипажей, замедлила ход. Паневка приблизился к ней немного и крикнул во всю мочь:

— Ясь!.. Ясь!..

— На улице кричать не полагается! — предостерег его чей-то начальственный голос.

Подмастерье взбежал на мост и гнался за каретой еще несколько секунд, продолжая звать:

— Ясь!.. Ясь!..

Внезапно карета покатилась быстрее. Последние силы оставили Паневку; тяжело дыша, он смотрел вслед удаляющемуся экипажу.

— Даже не взглянул на меня… — прошептал он с горечью.

Он тоже был сиротой.