— «Усерднейше рекомендую любезному вниманию…» Так, так… «Самый способный студент механического отделения…» Очень мило! «Большая золотая медаль…» Пан Вольский!
— Моя фамилия Вильский.
— Скажите, пан Вильский, она действительно большая, эта ваша большая золотая медаль?
— Да.
— Так, так!.. Прошу вас, садитесь, у меня без церемоний.
Приглашение оказалось излишним, так как Вильский без всяких церемоний уже уселся.
Дочитав письмо, Вельт снова заговорил:
— С этим письмом двери нашего дома открыты перед вами. Друзья наших друзей — наши друзья. Сделайте одолжение, с нынешнего дня по четвергам — к нам на чай, в половине десятого вечера.
— Но могу ли я рассчитывать… — заикнулся Вильский.
— В салоне моей жены вы, без сомнения, можете рассчитывать на избранное общество.
— Простите, я имел в виду службу…
— Ах, вы имели в виду службу? Мы еще поговорим об этом.
Вильский поклонился и направился к выходу. Банкир крикнул ему вдогонку:
— Минутку, пан Вильский! Когда будете писать князю, передайте, пожалуйста, нижайший поклон от меня.
В тот же вечер за чаем Вильский познакомился с пани Вельт. Это была женщина в расцвете лет, не то чтобы красавица, но величавая и вместе с тем пленительная. Ее смуглое лицо было строгим и нежным, а черные глаза с необъяснимой силой кружили людям головы.
В этот вечер хозяйка дома не раз заводила беседу с Вильским, а он, с головой погруженный в свои проекты, говорил только о них. Жена банкира слушала внимательно и так пристально смотрела на него, что Владислав, вернувшись домой, долго не мог заснуть.
На следующий день Вельт поручил Вильскому выгодную работу и торжественно повторил приглашение бывать как можно чаще.
«Она тебя любила», — назойливо нашептывал все тот же голос, и под его действием многие подробности представлялись сейчас Вильскому в ином свете.
Как-то на очередном из четвергов, когда Вильский с хозяйкой беседовали о его студенческом житье-бытье, к ним присоединился один из салонных сплетников и стал рассказывать о некой даме, убежавшей с любовником.
— Женщины на многое способны ради любви, — насмешливо заключил рассказчик.
Пани Вельт сурово посмотрела на него, а когда он удалился, сказала Владиславу своим спокойным глубоким голосом:
— Да, женщины на многое способны ради любви, но мужчины не умеют это ценить.
Сказав это, она встала и, не глядя на Вильского, перешла к соседней группе гостей.
В другой раз, когда он развивал перед ней планы строительного товарищества, она прервала его неожиданным вопросом:
— Вы всегда разговариваете с женщинами только об инженерных делах?
— Смотря с какими, — возразил Вильский. — С иными приходится и об искусстве, но это очень скучно.
— Ах, вот как, — заметила она. — Ну что ж, говорите хоть что-нибудь.
Запрокинув голову на спинку кресла и полузакрыв глаза с выражением спокойного восхищения на лице, она выслушивала рассуждения о необходимости асфальтировать фундамент, о водопроводных трубах и газификации жилищ и снова и снова о железных перекрытиях.
Вильский оказался в странном положении. У него была невеста, которую он любил, а он поддерживал знакомство с другой женщиной, к которой его влекло каким-то темным инстинктом. При беседах с пани Вельт он ощущал, как его жилы наливаются чем-то вроде расплавленного олова, но ощущение это никогда не овладевало им надолго.
Иногда, ободренный ее взглядами, он пытался пролепетать что-нибудь о любви, но при первых же намеках взгляд его собеседницы холодел, а губы складывались в брезгливую и презрительную гримасу. Он тотчас переводил разговор на посторонние предметы, и снова все было хорошо.
Вначале эта загадка приводила Вильского в совершенное недоумение, со временем он привык и говорил себе: «Какая жалость, что эта женщина так холодна и способна рассуждать об одних только финансовых и технических материях. Если бы не это, все окружающие были бы без ума от нее, и в первую голову ее собственный муж».
И вот эта-то женщина, по словам Гродского, была без ума от Владислава!
— Не может быть! — пробормотал Вильский, просыпаясь от грез и поднимаясь с качалки. — Пани Вельт создана из мрамора и… банкнотов…
«И все-таки она тебя любила», — шептал голос.
— Ерунда! — возразил Вильский с усмешкой. — «Любила», а ее муж совершенно перестал давать мне работу.
«С каких пор?» — спросил голос.
— Да… со дня моей свадьбы, — отвечал Вильский.
«То есть с того самого дня, как пани Вельт, узнав о твоей свадьбе, тяжело захворала», — заключил голос.
Холодный пот выступил у Вильского на лбу. Он подошел к окну и стал вслушиваться в шум дождя.
Кто-то приблизился к нему на цыпочках, обвил его шею руками, прижался влажными губами к его запекшимся губам и спросил робко и тихо:
— Но ты ее не любишь?
Вильский пришел в себя.
— Только тебя люблю я, Элюня, тебя… и мой труд!
— Но меня хоть на одну капельку больше?.. на такую малюсенькую?
— На такую большую! — смеясь, ответил муж.
Призраки рассеялись.
IV. Улыбка счастья
Наступили первые дни апреля; снег стаял, и на улицах повеяло весенним ветром. Вернувшись однажды из города домой, Владислав принес жене несколько травинок и сказал ей, что в поля уже прилетели жаворонки, а он садится сегодня за задания Гродского.
Раньше он не мог приступить к ним, так как один из местных инженеров поручил ему срочную работу, над которой он сидел днями и ночами две недели подряд.
Теперь наконец он пришпилил бумагу к чертежной доске и очинил карандаши.
— Знаешь, Владик, — сказала Эленка, — а мы скоро выставим вторые рамы! Ах, прости… я мешаю тебе… Больше не буду, никогда-никогда. Может, растереть тебе тушь?
В эту минуту кто-то вошел в прихожую.
— Что там? — спросила Эленка.
— Телеграмма господину Владиславу Вильскому, из Кракова. Прошу расписаться в получении.
— Из Кракова?.. — слегка удивленно протянул Владислав, принимая телеграмму. — Дай ему десять грошей, Элюня.
Он удивился еще больше, когда, распечатав телеграмму, прочел следующее:
«Верный слуга п.п. Эдварда шлет поздравления. Похороны вчера. Жду распоряжений. — Клопотович».
— Что это значит? — спросила Эленка.
— Не понимаю! — отвечал Вильский. — Разве только, что мой дядя умер, а его поверенный сошел с ума.
— Умер твой дядя? Тот самый богач? Может, он тебе что-нибудь оставил?
— Это на него не похоже. Один раз в жизни он дал мне тридцать рублей, и не думаю, чтобы после смерти он сделался щедрее.
— Все-таки тут что-то есть, — сказала Эленка.
— Э, что может быть, — ответил Владислав, садясь за работу.
Четверть часа спустя Эленка снова сказала:
— Если бы он тебе оставил тысяч десять.
— Не беспокойся, не оставил.
— Ну, тогда поцелуй свою жену.
Владислав добросовестнейшим образом исполнил приказание и продолжал работать.
Через час пришла вторая депеша:
«Граф П. дает за виллу на Рейне пятьдесят тысяч рейнских. Покойный заплатил тридцать. Жду неделю.
Адвокат Икс»
— С ума они сошли, что ли! — буркнул Владислав, бросая телеграмму на пол.
— Нет, как хочешь, милый Владик, тут что-то есть, — говорила взволнованная Эленка. — Наверно, дядя завещал тебе эту виллу…
— Детские мечты! Он всю жизнь избегал меня…
— Как бы то ни было, надо что-то делать.
— Я и делаю чертежи для Гродского.
В эту минуту принесли третью телеграмму:
«Краков, такого-то… Владиславу Вильскому, инженеру-механику, Варшава. — Покойный Эдвард Вильский завещал вам сто тысяч рейнских наличными, пятикратная сумма в недвижимости. Завещание у меня. Похороны вчера. Жду распоряжений. — Адвокат Игрек».
— Может ли это быть, Владик! — воскликнула Эленка, хлопая в ладоши.