С неандертальцами связаны две проблемы, которые до сих пор служат предметом ожесточенного спора.
Первая — направление эволюции. Если мы сравним черепа ранних неандертальцев (Сванскомб, Штейнгейм, Фонтешевад — 200–100 тысяч лет до нас) и поздних (Шапелль — 50 тысяч), нас поразит то, что ранние черепа гораздо более похожи на наши, менее обезьяноподобны. Они более сводчаты, с менее покатыми лбами, надбровный валик порой отсутствует. Шапелльские, «классические» неандертальцы выглядят несравненно более звероподобными, однако, объем их мозга выше нашего (1600 см3). Не произошли ли люди современного типа от ранних неандертальцев, а поздние — лишь тупик эволюции?
Вторая загадка связана с внезапным исчезновением неандертальца и быстрым появлением человека современного типа. За период от 40 до 32 тысяч лет назад неандертальцы как-то быстро исчезли, и взамен их появились первые настоящие люди — кроманьонцы в Европе, люди несколько иного типа в других местах. Последняя находка мустьерской культуры датируется 28 тысячами лет до нашей эры, первая находка классических сапиенсов — череп с острова Калимантан (Индонезия) — 40 тысячами лет. Очевидно, последние неандертальцы доживали век среди людей современного типа (родезийский человек!). Но что с ними стало? Были ли они поглощены последними или выбиты — ясно, что они не выдержали конкуренции. Вряд ли из-за нехватки интеллекта. Как остроумно заметил Д. Берман, неандерталец эпохи Шапелль вполне мог бы окончить колледж, тем более что по своим манерам и прическе он не очень выделялся бы среди других студентов.
Напрашивается одно объяснение — человек современного типа перешел от чисто биологической эволюции к эволюции социальной, разрешив тем самым все противоречия, вставшие перед родом человеческим с тех пор, как первый австралопитек поднялся с четверенек на ноги. А противоречий накопилось достаточно.
Первое из них связано с самим прямохождением. Четвероногие детеныши сразу после рождения начинают ходить, а то и бегать. Человеческого ребенка надо учить ходить, до того он попросту беспомощен. Адаптивный признак — двуногое хождение — в начале жизни оказывается неприспособительным.
Второе противоречие связано с изготовлением орудий — с первой фазой труда по Энгельсу. Даже простейшее рубило изготовить не так просто, этому надо долго учиться. Поэтому генетически жестко закрепленная программа поведения в процессе очеловечивания обезьяны должна была смениться поведением, основанным на обучении и привыкании.
Габилис был, очевидно, еще малоспособным учеником — недаром в «галечной» культуре нет устоявшихся форм орудий. Каждый новый габилис «доходил до всего» сам, методом проб и ошибок.
Короче, основные черты человека неизбежно влекут за собой увеличение периода младенчества и детства, периода, когда новое поколение беспомощно и нуждается в опеке со стороны родителей, беспрецедентной в природе. Этот, несомненно, неприспособительный феномен должен быть чем-то компенсирован, в противном случае человек не выдержал бы борьбы за существование.
Иная группа противоречий связана с концом жизни. В период, когда рефлекторная деятельность сменяется разумной, наибольшую ценность для популяции начинают приобретать старики — живое хранилище информации о традициях и обрядах, способах охоты, выделки орудий, короче — способах выжить. А естественный отбор безразличен к судьбам особей, не участвующих уже в размножении.
Иными словами, в борьбе за существование должны были побеждать не только самые ловкие и сообразительные, пожиратели других людей, а охраняющие слабых: беременных женщин и детей — будущее популяции, стариков и старух — кладезь информации, передающейся по каналу второй сигнальной системы. И чем лучше охраняли слабых, тем больший успех в борьбе имела популяция — пока отбор не привел к возникновению способности пожертвовать собой для блага племени. Нет, не людоедство, а альтруизм вывел человека в люди!
Еще Дарвин со всей отчетливостью понимал значение этой проблемы. Обезьянолюди, вооруженные острыми кремневыми орудиями, но не умеющие сдерживать звериные инстинкты, просто не смогли бы выжить — они истребили бы друг друга. Поэтому возникновение социальной среды в становлении разумного существа — процесс необходимый и неизбежный.
Дарвин указывал, что предпосылки для возникновения социальных отношений имеются уже у общественных животных, в первую очередь у обезьян: «…те общества, которые имели наибольшее число сочувствующих друг другу членов, должны были процветать больше и оставлять после себя более многочисленное потомство».
И самое главное: «…насколько вопрос касается повышения уровня нравственности и увеличения числа способных людей, естественный отбор имеет, по-видимому, у цивилизованных наций мало влияния, несмотря на то, что их основные общественные инстинкты были первоначально изобретены этим путем».
Короче, уже Дарвин понимал, что естественный отбор создал социальные отношения у человека, а затем уступил им место. В эволюции человека разумного есть парадокс — отбор шел на уничтожение самого себя, на уничтожение внутривидовой борьбы.
К сожалению, мало кто из считавших себя последователями и продолжателями дела Дарвина заметил эти строки. Апология «борьбы всех против всех, каждого против каждого» достигла предела в так называемом социал-дарвинизме, который, впрочем, задолго до Дарвина исповедовали люди, считавшие других людей лишь средством для достижения своей цели.
Еще в 1932 году Дж. Холдейн математически строго показал, что отбор по «генам альтруизма» был весьма эффективным. Шестью годами позже советский антрополог Я. Я. Рогинский создал стройную гипотезу о возникновении социальных качеств человека под действием отбора. Согласно Рогинскому, на заре первобытного общества выживали преимущественно особи, лучше других приспособленные к социальной организации, которые вовремя могли ликвидировать опасные для коллектива конфликты (изгоняя, например, чрезмерно агрессивных и антисоциальных членов). Эта точка зрения была поддержана в 1947 году известным генетиком и невропатологом С. Н. Давиденковым.
В последнее время крупнейший специалист по генетике человека В. П. Эфроимсон весьма четко показал генетическую обусловленность многих принципов этики, унаследованных нами от первобытных людей (рекомендую его прекрасную популярную статью в журнале «Новый мир», № 10 за 1971 г.). Однако наследственных задатков альтруизма, накопленного нашими первобытными предками, явно недостаточно в обществе с классовыми противоречиями и социальной несправедливостью. Нужно воспитание, определенная среда, действие Разума.
Теперь мы можем вполне правдоподобно истолковать быстрое исчезновение поздних неандертальцев. Уже упоминалось, что мозг их имел неразвитые, клювовидные лобные доли. Данные нейрохирургии согласно показывают, что повреждение или заболевание лобных долей вызывает распад человека как социальной личности. Такие больные асоциальны — они возбуждены, буйны и агрессивны, не владеют своими эмоциями. Поэтому лобным долям мозга приписывается функция высших мыслительных центров, управляющих социальным поведением человека.
Поздние неандертальцы «сделали ставку» на развитие умственных способностей, «позабыв» о развитии социальных. По-видимому, их общины были нестойкими — они порой распадались в результате конфликтов между членами. Разумеется, нельзя считать неандертальца полностью асоциальным существом — и у него была взаимопомощь между членами общины, воспитание детей и охрана слабых. В пещере Шанидар (Ирак) найдены останки безрукого старика неандертальца, который, несомненно, не мог бы выжить без помощи других. В то же время нельзя и преувеличивать альтруизм современного человека: Дарвин, например, упоминает о том, что огнеземельцы в период голода убивают и поедают стариков и старух. Но это крайние случаи. В целом можно заключить, что человек современного типа несравненно более социален, чем неандерталец. Это преимущество и позволило ему быстро вытеснить поздних неандертальцев с жизненной арены, отчасти, может быть, поглотив их (отдельные признаки, характеризующие неандертальцев, встречаются у представителей современного человечества, хотя они могут быть наследием более ранней стадии).