Я. Полонский и А. Григорьев практически призваны были вести журнал, но граф Кушелев-Безбородко неоднократно и настоятельно подчеркивал, что главным-то хозяином является он. «Оставляя себя и главным и единственным редактором… надеюсь, что «Русское слово» нисколько не упадет от моего исключительного редакторства, даже имею самонадеянность предполагать, что оно получит новое развитие и большую популярность, постоянно действуя согласно главной цели его основания», — писал он Я. Полонскому.

Граф был излишне самонадеянным. К середине второго года издания тираж «Русского слова» упал до 1200 экземпляров, и журнал оказался на грани краха, удерживаясь на ней только капиталами Кушелева. Всеядность  и бесхребетность, отсутствие серьезной гражданственной программы превращали журнал в склад случайных, далеких от запросов жизни, малоинтересных статей и публикаций. И это в то «удивительное время… когда всякий захотел думать, читать и учиться  и когда каждый, у кого было что-нибудь за душой, хотел высказать это громко, — писал о 1860-х годах Н. В. Шелгунов. — Спавшая до того времени мысль заколыхалась, дрогнула и начала работать. Порыв ее был сильный, и задачи громадные. Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обдумывались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России…» Шелгунов вспоминает, что в воздухе тех лет чувствовалось «политическое электричество», «все были возбуждены, никто не чувствовал даже земли под собою, все чего-то хотели, куда-то готовились идти, ждали чего-то, точно не сегодня, а завтра явится неведомый Мессия», «…все, что было в России интеллигентного, с крайних верхов  и до крайних низов, начало думать, как оно еще никогда прежде не думало».

А «Русское слово» уходило от всех сколько-нибудь серьезных жизненных вопросов и кокетничало мнимой «надпартийностью».

  С первых же месяцев существования журнала Кушелева-Безбородко в его редакции завязывается ожесточенная борьба. Истоки ее были прежде всего в соперничестве Я. Полонского и А. Григорьева, каждый из которых стремился  к максимальному влиянию на Кушелева-Безбородко и на ведение журнала. Но соперничество это не было только личным. Я. Полонскому претило славянофильство А. Григорьева, и он стремился ограничить «дух» «Москвитянина»  в «Русском слове». Борьба эта закончилась поражением Я. Полонского, которому пришлось уйти.

Дав отставку Я. Полонскому, Г. Кушелев-Безбородко назначил с июля 1859 года «управляющим редакцией» некоего А. Хмельницкого, первой акцией которого было увольнение А. Григорьева за проповедь «отсталых взглядов».

А. Хмельницкий, как редактор, смотрел на журнал как на чисто коммерческое предприятие, как на легкую возможность извлечь из затеи богатого графа личный капитал. Итоги его деятельности были плачевными. Прошло немного времени, и даже Кушелеву-Безбородко стало ясно: «Русское слово», которое становилось все убыточнее и убыточнее, стоит на пороге гибели. Необходимы были самые энергичные меры, чтобы спасти журнал, столь основательно скомпрометированный в глазах читателей.

Летом 1860-го Кушелев-Безбородко обращается к Благосветлову, уже сотрудничавшему в журнале, с просьбой взять на себя ведение «Русского слова». С того времени, как Благосветлов стал управляющим редакцией (июль 1860-го), и началось то истинное, настоящее «Русское слово», которое вошло в историю русской культуры, в историю русского освободительного движения как выдающийся демократический журнал, союзник и сподвижник «Современника» в общественной борьбе.

Благосветлов пришел в редакцию «Русского слова» со сложившимися демократическими убеждениями. Будучи человеком властного характера и немалых практических, организаторских способностей, твердой рукой направлял он журнал по тому пути, который соответствовал его взглядам. Уже те немногие статьи, которые опубликовал Благосветлов в «Русском слове» до того, как он пришел в журнал, раскрывают характер его мировоззрения.

Чтобы правильно понять позиции Благосветлова в этих статьях, надо ваять в расчет следующее его письмо в редакцию «Русского слова» в 1859 году: «Желал бы знать, в какой степени Ваш журнал ограничен относит[ельно] политич[еских] воззрений?» — задавал он вопрос Я. Полонскому, советуя тут же ему сосредоточить внимание прежде всего на истории. И действительно: все или почти все напечатанное Благосветловым в 1859-м — первой половине 1860 года в «Русском слове» посвящено истории. Уже в самом выборе тем для статей, в том, как разрабатываются эти темы, в обширных отступлениях, намеках и полунамеках ощущается взгляд демократа и просветителя на насущные проблемы народной жизни России шестидесятых годов.

Первое и главное, что привлекает внимание Благосветлова, — французская революция. Истории Франции, причинам, которые обусловили французскую революцию, посвящены наиболее серьезные работы Благосветлова — «Кольбер и система его» (1860, № 2), «Тюрго и министерство его» (1860, № 4–5). Эти статьи обнаруживают первооснову политического кредо Благосветлова в начале шестидесятых годов.

Симпатии Благосветлова, его душа и помыслы отданы эпохе Великой французской революции и людям, которые ее подготовили. Там его страсть, его любовь, его социальная и политическая мечта, школа борьбы. «Не было ни одной эпохи, которая бы так широко и глубоко волновала ветхий мир, так была богата великими деятелями мысли и результатами ее; по крайней мере никогда любовь к истине не заявила себя такими благородными жертвами, не возбуждала такого энтузиазма и сочувствия, как в прошлом столетии, — писал Благосветлов. — Это был век умственного потрясения во всех человеческих верованиях, убеждениях и надеждах. Его дух доселе живет с нами; его горячее и вдохновенное слово доселе раздражает нервы и шевелит сердце; его школа была школой всего человечества» [10] . Деятелям революционной Франции, по мнению Благосветлова, нельзя

Благосветлов с грустью пишет о том, что последовавшие за революцией «реакции» рассеяли «золотые сны старого времени». «Поставив на место трибуны мелочную лавку и усадив банкира на мешке хлопчатой бумаги вождем современных событий, мы думаем, что лучшего счастья нельзя желать народам» (1860, 4, I, 69), — саркастически замечает он. Благосветлов задыхается в этой «мутной атмосфере эгоизма и апатии», которая окутала жизнь за последние десятилетия, и не скрывает того, что всеми фибрами души стремится к той поре «нравственной силы, отваги и благородных действий», которыми отмечен XVIII век. «В состоянии ли мы возвыситься до тех высоких начал, которые в конце прошлого века одушевляли философа, политика и солдата? Говорят, есть эпохи, в которые жизнь измеряется днями, и эти дни стоят нескольких лет другого времени» (1860, 4, I, 70), — говорит Благосветлов. Трудно в подцензурной статье яснее выразить тоску по революции.

Что отличает позиции Благосветлова этой поры от воззрений вождей русской революционной демократии — Чернышевского или Добролюбова?

В это время перед Благосветловым не встает еще в полный рост проблема социализма. Да и в последующие годы вопросы, связанные с утопическим социализмом и критикой капитализма, будут волновать Благосветлова гораздо меньше, чем Писарева, Шелгунова или Зайцева.

В статьях же 1859–1860 годов он неоднократно и с большим уважением отзывается о «социалистах», однако серьезного понимания сути их идей не обнаруживает. Его пугают крайние социалистические и коммунистические системы тем, что они, по мнению Благосветлова, узурпируют личность.

Это не значит, что Благосветлов славит капитализм. Нет, в его выступлениях 1859–1860 годов немало грозных филиппик против буржуазности. Он критикует буржуазию как эксплуататорское сословие с точки зрения народа, с позиций трудящихся, эксплуатируемых масс. Он показывает, как постепенно возвышалась буржуазия, утрачивая со временем то прогрессивное, с чем она выступила на политическую арену, как все дальше отделялась она от «низшего сословия», с которым ее уравнивали когда-то «невежество, раболепие, бедность и одинаковое желание освободиться от «медвежьей лапы» вассала».