Подобно моей матери, я люблю Италию, и мне приятно находиться среди прямодушных и простых итальянцев. Вспоминается эпизод, когда мы с семьей впервые поехали в Рим. Мама купила на базаре хурму — мое любимое лакомство. Но ей показалось, что торговец положил в сумку не обещанную дюжину плодов, а меньше. Она попросила пересчитать — естественно, их оказалось одиннадцать. Но почему продавец хотел обмануть ее? Объяснение прозвучало обезоруживающе: “Но, сударыня, ведь это так просто!” Большое достоинство итальянцев в том, что они не строят никаких теорий. После войны доброжелатели ломали головы над тем, как “перевоспитать” немцев. Ибо содеянное ими было осознанным результатом теории, системы, муштры, доктрины. Но никто не говорил о переучивании итальянцев, а в действительности они сами могли бы научить нас многому: принимать происходящее с юмором, смотреть на человеческую комедию сквозь призму театра, отдавая себе отчет в том, что грань между реальностью и сценой трудноопределима.

Беренсон был любителем пеших прогулок. С ним мы бродили по холмам. Нет мест более привлекательных для пешехода, нежели тропки в лесах над Флоренцией, где природа сохранила удивительную первозданность (впрочем, как и повсюду в горах Италии). Несмотря на довольно плотную заселенность, страна исхитрилась оставить нетронутой дикую полосу гор и лесов на всем своем протяжении — как бы в противовес предельной цивилизованности итальянского общества, которое именно из этих природных ресурсов черпает здоровье, силу, мужество и непосредственность. Оттуда же в города поставляются прекрасные продукты; и прилавки флорентийских рынков завалены нежными свежими фруктами, овощами, дичью и ягнятиной. Между прочим, чем ближе к востоку, тем моложе животные, которых подают к столу; на Ближнем Востоке даже с нерожденного ягненка сдирают шкуру. Не заходя столь далеко в приверженности к детоубийству, Италия тем не менее предлагает отведать плодов нежной юности — молочных ягнят, молодого горошка, едва завязавшейся дикой спаржи.

Наконец нам пришло время покинуть Италию. В начале 1959 года мы поселились в Хайгейте, старинной зеленой деревушке на территории Лондона — ныне она со всех сторон окружена разрастающейся столицей и перерезана автострадами. Расположенная на холме, над тесной массой города она до сих пор сохраняет свою компактность и индивидуальность.

Казалось, все обстоятельства сошлись для того, чтобы привести нас в Лондон. Для Дианы Англия была родиной, детям она давала возможность получить образование, мне же — с самых первых впечатлений тридцатилетней давности — она казалась страной, где лучше всего жить. Англия предоставляла больше всего возможностей для удовлетворения моих внемузыкальных интересов; ибо в отличие от вертикально структурированных обществ, вроде Соединенных Штатов и, в особенности, Советского Союза, Англия в социальном отношении “горизонтальна” — вам открыты самые разные профессиональные круги на самых разных уровнях. К примеру, вы — скрипач, вы добились признания; это принесет вам знакомства с учеными, социологами, художниками, крупными промышленниками, актерами, политиками. В то время как в Соединенных Штатах люди, достигшие вершин в той или иной области, объединены по профессиональному принципу.

И высокооплачиваемый физик (или историк, или скрипач) взобравшийся на свою вершину, вынужден кричать человеку, который расположился на другой, если хочет быть услышанным. В России — тем более. Встав на выбранную профессиональную колею, вы катитесь лишь по ней, даже если в одном доме с вами живут представители иных профессий. Вы почти не видитесь с ними, ездите в отпуск всегда на один и тот же курорт, защищенный от случайного столкновения с кем-либо, кто имеет отличный от вас опыт. Кажется, во времена СССР только у диссидентов все в жизни было перемешано.

Диана смотрит на мир глазами художника. Любую проблему, связанную с пропорциями, цветом, вообще со зрительными образами, она решает немедленно и безошибочно. Она рисует, знает и любит живопись и прикладное искусство, дружит с художниками. Никто в мире не одевается так элегантно и продуманно, как она. Она может выглядеть, словно на ней наряд от парижского кутюрье; но на самом деле она скорее всего соединила находку, купленную в Нью-Йорке, с ее идеальным дополнением, найденным где-нибудь на распродаже в австралийском Мельбурне. Ибо Диана обращает необходимость во благо и занимается покупками во время путешествий. Ведя скитальческую жизнь, она всегда записывает, какие вещи соответствуют каждому климату в то или иное время года, и я уверен, что если бы гастроли вдруг забросили нас куда-нибудь на Ангкор-Ват или Попокатепетль, Диана выходила бы из своей палатки одетой с иголочки.

Хотя ее таланты хозяйки дома слишком долго не могли в полной мере проявиться, она сумела изменить обстановку вокруг нас. В идеале красивый дом создается в результате долгой работы. Но поскольку время было роскошью, Диана научилась обставлять дома “на расстоянии”, по планам, урывками. Дом в Альме не позволял ей как следует развернуться, так как был уже обставлен. Но несмотря на это, Диана сумела вывести его на новый уровень элегантности. Самыми большими ее достижениями стали дом в Хайгейте и шале, которое мы построили в Гштаде в 1960 году. Каждому из этих жилищ было посвящено по два промежутка в десять дней между гастролями, и за это время она обставила их вплоть до мелочей. В наш лондонский дом большая часть мебели была привезена из Малберри-хауз или из Альмы, но Гштад пришлось строить с нуля, и Диана справилась с этим в одиночку. Она ежедневно ездила в Гштад следить за ходом строительства, вставала до рассвета, чтобы попасть на первый поезд в Берн или Цюрих; рискуя поскользнуться, она бежала по январском льду к станции и добиралась до города лишь к часу, когда магазины закрывались на обед. Она разглядывала витрины, прикидывала, выбирала, принимала и отменяла решения, а вечером ехала домой с покупками, по дороге набрасывая эскизы в школьной тетради. Когда я привез Джерарда и Джереми в наш новый дом, Диана встретила нас в Шпице, на железнодорожной развилке, где начинается горная тропа; она хотела показать нам творение своих рук и порадоваться вместе с нами. Когда-то здесь было совсем пусто, теперь же мы увидели очаровательный дом, полностью обставленный и вдобавок украшенный предметами австрийского и швейцарского сельского быта: скамейками для замешивания теста в качестве столов и трехногими стульями вместо кресел. Нашлось здесь почетное место и моему приобретению — гобелену Люрса с изображениями зверей, птиц и насекомых. Созданный во время войны, он не лишен патриотического подтекста: так, глаза совы вытканы цветами триколора — синим, белым и красным.

Два года спустя, при великодушном содействии моего друга, композитора Пегги Гленвилл-Хикс, мы купили на острове Миконос (это самое близкое к Азии место Европы) одинокий крестьянский домик. Диана привела его в порядок, посылая письменные указания молодому талантливому американцу Джиму Прайсу, который остался там наблюдать за ремонтом.

Дом на Миконосе напоминал подтаявшее ванильное мороженое: каждый год на его стенах появлялись новые слои краски и штукатурки, образуя красивые выпуклые неровности, так что края и прямые углы исчезали. Мы любили этот прохладный, белый и чистый крестьянский домик за его простоту — он был построен из камня, с крышей, подоткнутой соломой и водорослями, которые выбивались наружу между узкими стропилами (ведь древесина на острове — драгоценность), в нем имелась особая маленькая печка. Несколько лет он служил нам идиллическим убежищем во время летнего отпуска; живя там, мы носили старые вещи, плавали в пустынном море, каждый день приносили домой дымящиеся буханки темного хлеба (их пекли в печи, топящейся хворостом) и совершали вечерние прогулки в “наш супермаркет” — так Диана называла три грунтовые террасы, где росли виноград, инжир, гранаты, опунции, помидоры и айва (обычно червивая), и примыкающий виноградник. Позднее, в 1967 году, к власти пришли “черные полковники”, и нашей идиллии наступил конец. Хотя полковники давно свергнуты и в Греции снова демократическое правительство, расцвет массового туризма отбил у нас охоту возвращаться в наш маленький домик на Миконосе.