Общеобразовательная программа в школе, насколько я мог понять, ограничивается базовыми знаниями основных дисциплин, включая идеологическую прививку и довольно скромные спортивные навыки. Как и в моем образовании, здесь упор делался на изучении иностранных языков: начальство понимало, что эти избранные дети, возможно, будут выезжать в другие страны, когда вырастут; вообще же все остальное по сравнению с музыкой имело второстепенное значение. Может быть, подобная односторонность объяснялась желанием Советского Союза воспитать собственную элиту, но я не мог не понимать, что музыка в Советском Союзе оставалась одной из немногих сфер, где человек имел возможность добиться положения в обществе и утвердить себя как личность.

Интересно, сколько заветных желаний страны — любой страны — нужно исполнить, чтобы разбудить все общество? Может быть, для определения подобной пропорции подходит казино: например, если выигрывает один из тысячи, это поддерживает надежду у девятисот девяносто девяти. В Соединенных Штатах награда за труд и талант довольно высока, о ней широко оповещают, внушая людям, что добиться ее могут все. В России, где до недавних пор сферы частного предпринимательства не существовало, были другие идеалы: крупные инженеры, учителя, политические деятели — или выполняющие по нескольку норм за смену шахтеры. Однако одна из самых очевидных сфер самореализации — это музыка, здесь на каком-то этапе довольно домашнего образования, но требуется целеустремленность и воля. Слава русских музыкантов такова, что каждый успех наверняка вдохновляет тысячи честолюбивых сердец. Забавно: в Советском Союзе не было государственной системы школ, где обучали бы игре на скрипке детей моложе пяти лет, и тем не менее в московскую школу принимали только тех пятилеток, кто уже умел играть, и недостатка в желающих поступить туда никогда не было.

С тех пор как я побывал в Москве в 1945 году, я вижу, что весь мир пытается догнать Россию в деле подготовки музыкантов. В Японии, в Соединенных Штатах, в Западной и Восточной Европе и в особенности в Румынии уровень требований необычайно возрос, открываются все новые музыкальные училища-интернаты. Но до середины семидесятых годов Советский Союз оставался бесспорным лидером, поэтому, когда я обдумывал собственный проект, я, конечно же, взял за образец московскую Центральную музыкальную школу. Весной 1963-го, за полгода до того, как распахнула свои двери моя собственная маленькая музыкальная школа в Лондоне, я послал на две недели в Москву Марселя Газеля и Альберто Лиси, пусть научатся всему, чему смогут. Им, как в свое время и мне, не удалось посидеть на занятиях, зато они составили достаточно полное представление о том, как организован день учащихся, и эту схему мы смогли адаптировать к нашим собственным условиям.

Мы не планировали сделать точную копию московской школы. В ней триста учащихся, я же начал с пятнадцати, а к 1972 году у меня было тридцать восемь. Не говоря о масштабе, мы и цели ставили другие. В Москве готовили солистов, мы же хотели готовить музыкантов более широкого профиля, которые могли бы преподавать, играть в камерных ансамблях и оркестрах, быть солистами, и пусть для кого-то музыка не станет источником средств к существованию, зато всегда будет дарить душевную и духовную гармонию и радость. В установке московской музыкальной школы мне не нравился ярко выраженный акцент на воспитание солистов (при том что страна превыше всего ценила коллективное начало); это была конечная цель всей системы музыкального образования, игре в квартетах и иных камерных ансамблях уделялось слишком мало внимания. Соответственно камерная музыка в России была в загоне, а изумительные оркестры Москвы и Ленинграда состояли в основном из не сумевших пробиться наверх солистов. На одном из фестивалей в Бате я с изумлением убедился, как мешает русским музыкантам этот пробел. Однажды вечером после концерта, на котором выступал единственный в Советском Союзе Московский камерный оркестр, мы с концертмейстерами групп сели поиграть для себя и в числе прочих вещей взяли до-мажорный Квинтет Шуберта. И представьте себе, эти молодые музыканты, так блистательно подготовленные, играющие с просто немыслимым совершенством, не умели читать с листа. Сейчас-то в России есть несколько прекрасных струнных квартетов.

А вот английские оркестры, напротив, великолепно играют с листа, отчасти из-за недостатка времени на репетиции, отчасти потому, что любят рисковать. Учащимся моей школы этот предмет дается без труда, как мы и предполагали, разрабатывая программу обучения. Такого высокого духа партнерства, как в Англии, нет ни в какой другой стране. Потому-то англичан не превзойти в искусстве игры в квартетах и других камерных ансамблях, равно как и в искусстве общежития. Я рад, что открыл свою музыкальную школу в таком благоприятном климате, выбери я Москву или Нью-Йорк, где воздух накален соперничеством, мне было бы несравненно труднее осуществить свое заветное желание.

Естественно, первыми, кого я привлек к участию в моих планах создания школы, были члены моей семьи. Задолго до того, как в ней появились учащиеся, я уже знал, что хочу видеть в качестве педагогов Марселя Газеля и Альберто Лиси. Исполнительская карьера Альберто не оставила ему для этого времени, зато Марсель взял школу под свое крыло: он был нашим первым художественным директором, много лет на нем держалось обучение пианистов; он составлял удобное расписание с таким же пониманием, какое проявлял по отношению к музыке, когда мы с ним играли вместе. Он был не только замечательным директором, но и близким другом, и нас связывали общие представления о будущем нашего замысла. К великому моему горю, Марсель Газель умер в марте 1969 года. Еще в детстве, лет в шесть или в семь, он начал курить, и это послужило причиной его безвременной смерти. Как бы мне хотелось, чтобы он смог увидеть плоды своих трудов. Его вдова Жаклин, с которой я подружился еще в Виль-д’Авре, тоже преподавала в моей школе. А ведь она — надеюсь, вы помните — была ученицей Энеску. Мне приятно думать, что две линии музыкального родства позволяют нам с полным основанием считать Энеску дедушкой наших маленьких скрипачей, а может быть, и всех питомцев нашей школы.

Если же говорить не о духовных, а о вполне реальных родителях моей школы, то ее создал целый комитет. В апреле 1961 года был образован Комитет по организации Академии музыки, как мы сначала именовали себя, и я убедил войти в него тех моих друзей, кого интересовало музыкальное образование: сэра Роберта Мейера, Эрнста Рида, Рут, леди Фермой, которая впоследствии стала членом попечительского совета, моего юриста Ф. Р. Фербера, моего бухгалтера Артура Холлиса, который с 1929 года успешно занимался моими налогами. Два с половиной года мы обсуждали планы. Сначала многие сомневались, что нам удастся одолеть все трудности самим, и хотели объединиться с каким-нибудь уже существующим учебным заведением; потом поняли, что школа должна быть sui generis[21], иначе нам не добиться успеха. Эти месяцы обсуждений показались мне нескончаемо долгими. Мне хотелось поскорее закончить подготовительный этап и открыть школу в сентябре 1962 года. Трезвые головы убеждали меня, как неразумно начинать работу, не имея окончательно утвержденного штата преподавателей и состава учащихся, а также твердого финансового обеспечения. Пришлось ждать еще целый год.

Двадцать тысяч фунтов, необходимые для первого года работы, мы получили от четырех наших благотворителей, среди которых следует назвать моего вернейшего союзника леди Чомли и доктора Гюнтера Хенле из Германии, издателя, возможно, самых надежных редакций классической музыки во всем мире. Очень существенно помогал нам и в начале, и потом сын голландского промышленника и филантропа Оскар ван Леер. Итак, одна проблема была решена. Теперь очередь за учениками. Некоторых пригласили и прослушали мы с Марселем, среди них оказалась самая маленькая наша ученица, семилетняя Розмари Фернис, которая через десять лет возглавила список окончивших полный курс обучения в нашей школе. Я не знал, получится из нее хорошая скрипачка или нет, да мне в общем-то было все равно; я просто решил ее взять, потому что она была чудесная малышка, и, к счастью, она стала очень интересной скрипачкой. Кого-то из ребят привел мой друг и коллега Фредерик Гринке, прекрасный скрипичный педагог, который пришел к нам в штат с самого начала. В день открытия у нас было одиннадцать юных музыкантов.