Набрав коллективный моментум, народ ломанулся так, прямо на красный свет. Машины притормозили и пропустили гигантскую человеческую массу. Вадим чуть ли не бегом заскочил в ресторан, опаздывая на встречу. У него совершенно вылетело из головы, с кем он встречается, — но было ощущение, что встреча важная. Он сел за столик, окинул взглядом зал: знакомых лиц не было. И заказал себе пиво.
Вскоре он обратил внимание на молодого человека, приближающегося со стороны входа. Худого, с темными волосами до плеч и большими глазами. В них читалась смесь застенчивости и самоуверенности — лицо было нестерпимо знакомым. Парень приблизился, размашисто снимая пиджак, и сел напротив Вадима:
— Извини, опоздал.
Улыбнулся. Вадим не мог расшифровать этой улыбки, выражающей крайнюю близость. Если бы это был фильм, то юноша оказался бы его молодым любовником. Вадим даже рот приоткрыл.
— Ты еще не заказывал? — спросил парень.
— Что? Нет еще.
Они стали читать меню, и юноша иногда взглядывал на него и улыбался ему краем рта. Вадиму хотелось обнять его.
Подошел официант. Молодой человек сказал:
— Мне салат из авокадо и стейк, средней прожарки. — Посмотрел на Вадима насмешливо: — Пап, ни в чем себе не отказывай, сегодня я плачу.
Вот тебе и раз… Пап…
— Мне то же самое, пожалуйста.
Официант ушел, а Вадим глотнул из бокала. Что сказать? Что сделать?
— Жаль, что так редко видимся, — произнес Илья. — Ты как, что поделываешь?
Вадим больше не знал, что он поделывал. Осторожно ответил:
— Да все по-старому… Работаю много…
— Как Женя?
— Нормально…
Кто такой Женя?! Или такая…
Помолчав, Вадим набрался решимости. Ему было страшно любопытно — кем стал Илья, чем занимается, почему редко видимся.
Так и спросил:
— А чем ты теперь занимаешься?
— Да всем понемножку… Статейки пописываю — вот, как раз гонорар получил… проекты разные с ребятами делаем…
— Получается?
— Ничего.
— Показал бы хоть что-нибудь…
— Покажу обязательно. Вот только будет что-то достойное…
Он пытливо посмотрел на Вадима и, прочитав в его глазах разочарование, улыбнулся. Он все время улыбался. На этот раз извиняющейся улыбкой. Взгляд его стремился что-то сообщить Вадиму, дать ему понять… Вадим не понимал. Тогда Илья полез в брезентовый портфель и вынул папку, положил на стол:
— Вот, если хочешь… кое-что… не суди строго, ладно… ну, так, вещица… ну, не понравится, так не понравится…
— Мне понравится… — пообещал Вадим.
Илья посмотрел в сторону:
— Это несерьезно.
Что сказать, что сделать? Мало опыта у него, чтобы общаться со взрослым сыном. Сам по себе, закрытый… Какой-то особенный, остро чувствует. Или все дети особенные?
— М-м… тебе помочь чем-нибудь?
— Нет, пап, все нормально.
Вадим машинально жевал салат и начал поддаваться неприятному чувству бессилия. Сделал последнюю попытку, заведомо неудачную:
— А это… девушка у тебя есть?
— Есть… но пока еще рано что-нибудь говорить.
Поздно. Поздно уже говорить. Вадим чувствовал, что выступает в роли допрашивающего, а Илья старается ответить повежливей, но как можно короче. Как это вышло? Когда стало поздно? Что он такого сделал?
Внезапно за соседним столом начали происходить странные вещи. Девушка в слишком узком для нее красном костюме громко отодвинула стул, встала, взяла со стола бокал и плеснула водой в своего визави, круглого господина с лысиной. Тот заморгал глазами, закашлялся, тонко при этом пискнув. Девушка удалилась, презрительно покачав головой. Официант, однако, не растерялся: кинулся к опозоренному господину с салфетками.
Вадим же вздохнул и занялся стейком. Он думал о том, что нужно было повести себя по-другому. Сын ведь спросил его «что поделываешь» — следовало что-нибудь рассказать, поделиться… Детей воспитывают примером.
А Илюша вдруг засмеялся.
— Пап, ты че загрузился? Ты публичные выражения эмоций не одобряешь, я знаю. Зато как посмотреть интересно… богатый человеческий материал, да? Значит, правду в книгах пишут — и такое бывает.
Вадим с готовностью поддержал, опасаясь заранее радоваться:
— Может, и бывает оттого, что книг поначитались. Теперь страсти разыгрывают. В этом смысле лучше меньше читать, а стоять за станком… тогда, по крайней мере, больше живешь собственной жизнью… Я вот, например, точно отравлен литературой… не до смерти, а так, до тошноты…
Илюша улыбался хитро. Потом вздохнул.
— Я в некотором смысле тебе завидую. Ты успел пожить в те времена, когда в культуре вообще, ну и в литературе в частности, еще можно было отличить массовое от элитарного. Сейчас эти категории практически слились. Непонятно теперь, как и что писать. Хотя это в своем роде неплохо, есть некий азарт. Типа, а удастся ли мне, смогу ли я что-нибудь… Чем сложнее задача, тем интереснее… То есть хочется и денег заработать, и написать что-нибудь такое, чтоб было не стыдно.
Машин сын, подумал Вадим. И сказал:
— Это же здорово: в наше время обоих зайцев убить было практически невозможно… Слушай, а что это значит, что категории слились? Значит, что люди в своей массе поумнели? Или наоборот?
— Трудно сказать… Новым поколениям всегда кажется, что они стали умнее. Просто информации становится больше… Категории людей тоже слились. У вас был народ — и были образованные. В наше время сплошные промежуточные варианты. Вот, ты представляешь, я перестал общаться с хорошим другом. Из-за, так сказать, идеологических разногласий. Классный парень, веселый, далеко не глупый. Спортсмен, профессиональный фотограф. Мы с ним давно уже общались. И как-то вдруг выяснилось: он вообще не понимает, что такое искусство, культура — ему это все чуждо. Был такой эпизод, когда мы начали спорить. И я ему — ему, а не слесарю дяде Васе — не сумел объяснить, что такое искусство и литература. Что их существование необходимо. Он мне говорит: вот ты, чего ты в жизни добился сам? Чему у тебя можно научиться? Мой сосед хоть звезд с неба не хватает, мороженым в палатке торгует… но знает много о жизни, опыт житейский. Мне с ним даже интереснее, чем с тобой.
Илья взглянул Вадиму в глаза. Вадим от такой откровенности даже вспотел.
— …Нормальный парень. Но мы с ним как будто на разных языках разговариваем. Я чувствую себя… ископаемым. Вот ты спрашивал насчет девушки. Я живу с девушкой и люблю ее. Но она тоже не понимает, чем я занимаюсь. С чем это вообще едят.
Вадим спасовал. С высоты непрожитых лет ему нечего было сказать, тем более вот так сразу. Он только пожал сыну руку, тихонько. Потом осторожно спросил:
— А что мама?
— Что мама… начинаешь с ней говорить, а она тут же пускается в длинные философские рассуждения… Она, конечно, умная женщина и уважаемый писатель. Но последние ее книжки — ты не читал? Такой бред… Надо все-таки уметь вовремя остановиться. Понять, что уже все, исписался, и закончить на этом. Заняться благотворительной деятельностью. Возглавить какой-нибудь фонд. Открыть собственный университет. Кстати, ты тоже мог бы: деньги ведь надо куда-то девать.
— А тебе они не понадобятся?
— Для этого и понадобятся. Не для того же, чтоб по всему миру домов себе накупить.
Молодой еще, подумал Вадим, зеленый. И сам себе удивился.
(Правдоподобно все это? Не факт.)
Вернувшись домой, Вадим находился в задумчивости и совсем позабыл об остальных обитателях квартиры. О пока еще трехлетием Илюшке, о его няне и стюардессе. Было тихо.
Сварив себе кофе, Вадим полез в холодильник за чем-нибудь сладким. Вынырнув из-за дверцы, он отшатнулся: вплотную к холодильнику стояла Маша. Как в фильмах ужасов. У нее были почти черные и очень внимательные глаза.
Выругавшись про себя, Вадим отошел и сел за барную стойку. Маша поместилась напротив; придвинула пепельницу, закурила. От ее взгляда по коже бежали мурашки. Вадим бы не удивился, если б она сейчас встала и спокойно вонзила ему в спину нож. В некотором роде, он этого и ожидал. Няня со стюардессой времени даром не теряли — наверняка уже ей, где надо, подкрутили мозги.