Вадим пожал плечами и застыл с задумчивым выражением на лице.
В продолжение этого монолога Дима покатывался со смеху и бросал на Машу короткие взгляды. Теперь он завистливо протянул:
— Да-а, чего ж меня там не было… Может быть, я бы тоже чего-нибудь накачал…
Маша предоставила утешение:
— Ты, дорогой, по возрасту все равно не вышел. Нам с тобой по тринадцать лет в девяностом году было.
Она сделала вид, что ее тоже позабавила Вадимова импровизация.
Произошла как бы естественная пауза в разговоре. Диму постигли глубокие мысли; Маша тоже смотрела куда-то вдаль. Вадим допивал вермут и чувствовал, что растворяется в воздухе.
Внезапно упал бокал и брызнул во все стороны пронзительным звоном, создав вокруг эпицентра почти осязаемую зону хрустального звука. Вадим отвлекся и начал смотреть, как Маша пылесосит, а Дима бродит за ней с веником. Затем он вернулся к собственной внутренней жизни, и что-то ему там сразу не понравилось. В самом дальнем уголке сознания — будто и не в голове даже, а в большом пальце ноги — застряла какая-то неприятная мысль. Доступа к ней пока не было, и он перемотал назад в памяти последние пять минут, а затем и последний час.
Может, ему не нравится Дима с его ухмылочками и любопытством? Но почему? Он — всего лишь толстый похотливый тюфяк, которому никто не дает. Еще он помешан на псевдоинтеллектуальных беседах, потому как они позволяют ему казаться тем, кем он в реальности не является… Тут Вадим начал воображать Диму совокупляющимся с Милкой (на заднем сиденье «мерседеса» в подземном гараже).
Маша с Димой смеялись: Дима разрезал лайм и соком попал в очки. Вадим собрался подняться со стула, но не успел. Маша была намерена поделиться избытком информации, мешающим ей расслабиться:
— Кому-нибудь интересно послушать, что со мной сегодня случилось? Только предупреждаю: я могу говорить длинно и тяготею к монологам…
Она выразительно посмотрела на Вадима.
— Да-да… а то мы раньше не замечали, — пробурчал он и приготовился слушать.
— …Потому как всегда хочу дать полную картину происшедшего, — продолжала Маша, еще раз выразительно на него посмотрев. — Со всеми нюансами. За что меня муж критикует и говорит, что я скучно рассказываю. Да, дорогой?
— Может, лучше в следующий раз? — с преувеличенным смирением проканючил Вадим. Надо было слушать: брак сыт не хлебом единым.
— Давай, — поторопил Дима. — Предисловие такое учинила, что теперь невтерпеж… ожидание пытки хуже самой пытки…
На Маше была блузка в китайском стиле, которая ей очень шла. Глаза ее казались зелеными, и смотреть было одно удовольствие. Вадим, однако, для большего удовольствия представил ее рот заклеенным пластырем. Тут же постарался об этом забыть.
— Ладно, рассказываю, — сосредоточилась Маша. — Просто, когда я рассказываю, я лучше осмысливаю. И себя лучше понимать начинаю. Так что со стороны рассказ вполне может быть не интересен…
— Ну не тяни, — взмолился Дима.
— Ладно, ладно… Точно, после таких предисловий уже и предмет кажется мельче…
Вадим переглянулся с другом жены.
— Ну все, все, — уверила Маша. — Постараюсь не занудствовать. Ну и вот.
— Короче, заезжаю я сегодня на рынок. Захотелось чего-нибудь нашего, деревенского. И напоследок мне там в одном месте замороженная баранья нога возьми да и приглянись. В общем, я ее покупаю. Тетенька кладет ее на весы, а я смотрю — сбоку какой-то кусок мяса прилип. Коричневый. Страшнючий. Я, такая, говорю. Вежливо. Там, говорю, кусок прилип. Она: я знаю. И продолжает дальше, невозмутимо так, завешивать. До меня только через пару минут дошло, что это она специально — довесок сделала. Представляете? А она так спокойно объясняет: вот у меня кусок мяса разморозился, а мне же надо его продать… Не то хозяин мне из моих денег вычтет. А не хотите с довеском покупать — вообще не покупайте. Нет, ну вы прикидываете?
Маша снова испытывала возмущение, уже, наверное, по которому кругу.
— В общем, дорогие, у меня волосы шевелились, когда я от этого ларька уходила. Сразу вспомнила свое советское детство. В котором люди, в том числе моя мама, были постоянно унижаемы продавцами. Естественно, хамить я не стала — это было бы не продуктивно. А направилась я к директору рынка…
Маша глотнула воды; Дима потер руки — видимо, в предвкушении чего-нибудь интересненького.
— А, надо вам заметить, одета я была в джинсы и свитер. Ненакрашенная такая, без ювелирных изделий. С обыкновенным истпаковским рюкзаком — совсем обыкновенная девушка… Прихожу к директору. Директор — такой аккуратный, сухой старичок, в безликой одежде. По виду простой пенсионер, только не пьяница. Выслушал, позвонил: сейчас, говорит, главный инженер придет и все уладит. Зачем рынку инженер, я не уточняла — а теперь любопытно. Ну да ладно. Приходит инженер, лет тридцати, пузатый, усатый. В турецкой куртке и ондатровой шапке — это в такую погоду-то. А мы с директором тем временем разговор ведем. Он меня спрашивает, за кого буду голосовать. Мол, интересно, какие сейчас взгляды у молодежи. Ну и вот.
Здесь Маша остановилась в некотором недоумении — видимо, не справляясь с объемом информации, нуждающейся в связной передаче. Затем выпалила:
— Короче, в следующие полтора часа между нами происходил спор. Дошедший даже до оскорблений между мной и этим молодым, ондатровым. Я вам весь разговор передать не смогу. Тем более у меня еще все эмоции живы… Но перескажу вразброс, опорные пункты. Оба оказались коммунистами. И напоминаю: один — совсем молодой! Они… — Маша опять затруднилась, — они приняли ту, прошлую, реальность и старательно обустроили ее аргументами. Почему демократия — это плохо («народ гибнет»), а коммунизм — это хорошо («во имя народа»). Они меня агитировали, а я просто ушам не верила. Это в наше время! Они доказывают, что Сталин никого не убивал. А если пару сотен человек и сослал в лагеря, то так и надо было — во имя большинства… И вы знаете, оказывается, программу Ельцину писало ЦРУ, и ЦРУ же развращает нашу молодежь… Они цитировали мне «статистику» из романа Пикуля, взятого тут же, в кабинете, с полки. И еще из общей тетради с вырезками из советских газет Бог знает какого года… Когда я спросила, как они могут верить советским газетам, они удивились: «А чему же верить? Не теперешним же газетам?!»
Маша перевела дыхание.
— Причем самое интересное, они так убежденно говорили… и даже убедительно… что я диву давалась. Я и спорить особо не пыталась — бесполезно. И директор, этот старичок, так связно, умно говорил (хотя и полную ахинею). И вежливо так, и терпимо… По повадкам я бы приняла его за какого-нибудь правозащитника, академика Сахарова… И вот говорит он: весь мир неизбежно придет к коммунизму… Ну что тут скажешь.
Дима захихикал: настолько ошарашенное выражение лица было у Маши. Она вскинула глаза:
— А ондатровый манерами не обладал вообще. Он сразу сказал, что тот, кто с ними не согласен, помощи не достоин. И правильно Сталин делал. И тем, кто так мыслит, «мы с покупкой мяса помогать не собираемся». И прямо мне в лицо говорит: так и надо, пусть тебя обвешивают, раз ты так думаешь…
Маша вздохнула и сказала проникновенно:
— Я все жду не дождусь, когда исчезнет это поколение советских дядек. Которые везде заседают — и на рынках, и в политике… А что тридцатилетние в коммунизм верят сейчас, я и не подозревала. Вадим, твой ровесник. Неужели так плохо все… И вы знаете, я к этим двоим пыталась достучаться хотя бы с одним-единственным тезисом. Потому как с их точки зрения при социализме действительно лучше было. Было что кушать пенсионерам, наркотиков не было, мафии… И я все пыталась спросить: а как же свобода? Государство не должно решать за человека, что ему думать и делать… Он должен иметь возможность поехать туда, куда пожелает, иметь профессию, какую захочется… Возможность реализоваться в этой профессии — так, чтобы только от усилий самого человека зависел результат…