— Жутко, — согласился Салтыков. Попросил: — Повторите, пожалуйста, где вы все это нашли. Где и когда?

— Я же говорил... Полчаса назад, — он вынул из нагрудного кармана золотые часы, — на крыльце перед собственной дверью. Открываю дверь. Смотрю: лежит газета, а в нее что-то завернуто. Мне газету «Северокавказская правда» всегда в почтовый ящик кладут. А тут она на полу, под ногами. Я взял. Чувствую — тяжесть. Развернул, А там, как сами видите, кастет и письмо.

— Вы кому-нибудь показывали свою находку?

— Что вы?! Я прямо бегом к вам. Даже извозчика искать не стал. Сразу к вам...

— Правильно поступили, — сказал Салтыков. — Я вас попрошу об этом случае пока никому ничего не рассказывать.

— Я понимаю. — Андрей Зотикович вытер платком вспотевший лоб: — Вы его поймаете?

— Не сомневайтесь.

После ухода Попова Салтыков позвонил в Компом и попросил к телефону Глотова Федора Максимовича. Ответили, что его нет на работе. На вопрос: «И давно?», поколебавшись, объяснили: «Второй день». Тогда Салтыков выяснил номер телефона начальника отдела кадров и договорился о встрече. Через двадцать минут он был в Компоме. Смотрел личное дело Глотова.

В час дня встретился с Каировым в шашлычной Лаидзе.

Каиров подбросил на ладони кастет, потом внимательно прочитал письмо.

— Почерк его? — спросил Каиров.

— Похож, — сказал Салтыков, протягивая Каирову лист бумаги. — Я изъял из личного дела Глотова автобиографию.

Каиров присвистнул, прочитав документ:

— На экспертизу! У Глотова начальное образование. В автобиографии семь ошибок. В письме — ни одной.

— Здесь слова простые, — заметил Салтыков.

— А слог? Тем не менее... Я хочу признаться... Имел связь. После начальной школы так не пишут.

— Идентификацию почерка можно сделать только в Ростове. На это уйдет не меньше недели.

— Я позвоню Боровицкому. Попрошу ускорить... Вызовите Шелепневу. Поговорите с ней тщательно. Если Глотов убил из-за нее человека, он не мог бы расстаться с ней просто так. Исчезнуть... Это надо сделать сегодня. По крайней мере завтра... Там, в протоколе, фигурирует старушка, которая убирала в доме братьев.

— Такмазян?

— Да, Такмазян. Побеседуйте с ней. Старые люди, они наблюдательные.

Старушка двигалась и говорила с бойкостью подростка. Махала руками, вскакивала со стула. Салтыкову уже несколько раз приходилось просить ее сесть и говорить тише.

Это была та самая Такмазян, о которой напомнил Салтыкову Каиров. Она жила рядом с домом убитого завхоза. Имела ключи от дома, потому что по понедельникам и четвергам производила в комнатах уборку, за что получала десять рублей в месяц.

— Зотикович называл меня тетя Айша. Тетя Айша, на тебе конфет! На тебе ключи!.. Тетя Айша, вот билет в кино. А зачем мне кино, я его боюсь... Хороший был человек Вадим Зотикович... А вот брат его Андрей — свинья. Грязный, все тряпки в проявителе... Доброго слова не скажет. Нос кверху... Плохой человек!

— Айша Давыдовна! — Старушка обтирала губы платком, и Салтыкову наконец удалось задать вопрос: — Какие отношения были между братьями?

— Отношения? Были отношения. Один брат, второй брат...

— Я спрашиваю, какие были отношения? Хорошие, плохие?

— Плохие, плохие! — зачастила старушка. — Совсем плохие. Ругались братья. Убить грозили.

— Кто грозил? — насторожился Салтыков.

— Вадим Зотикович грозил. И Андрей грозил. Убью, зарежу. Голову оторву.

— Часто такое случалось?

— Вечером случалось. Вечером...

— Каждый вечер?

— Каждый вечер, каждый вечер, — убежденно говорила старушка. — И утром тоже случалось, и днем случалось... Всегда случалось. Со стол ростом были, уже дрались.

— Понятно. Спасибо.

— Что «спасибо»? У меня три внука. Только ходить научились, уже дерутся.

— Да-да! — улыбнулся Салтыков. — Айша Давыдовна, еще один вопрос.

— Спрашивай сколько хочешь. На все отвечу, — заверила старушка, моргая черными мохнатыми ресницами.

— Последнее время перед убийством не встречались вам в доме Попова какие-нибудь незнакомые люди?

— Был, был, был... Зотиковича, значит, в субботу убили... А перед этим, в четверг, пришла я убираться и слышала из комнаты Андрея, как Зотикович у себя с мужчиной разговаривает. А потом они вышли. Я на террасе была. Оба вышли. Мужчина нестарый. Может, черкес, может, осетин. Худой. С золотым зубом.

— Где зуб? — поспешно спросил Салтыков.

— Во рту. Во рту...

Салтыков поморщился:

— Я не об этом. Вверху, внизу... Справа, слева.

Старушка задумалась:

— Не помню.

— О чем разговор был?

— Я не прислушивалась... Подметала я. Кажется, мужчина о чем-то просил. А Зотикович громко ответил, что это дорого будет стоить. Большие деньги потребуются...

— На террасе они ничего не говорили?

— Нет. Худой сказал мне: «Здравствуйте». А Зотикович: «Тетя Айша, я пошел».

Салтыков заболел. Его скрутило в рабочем кабинете. Врач со «скорой помощи», хорошо знавшая начальника уголовного розыска, определила диагноз — обострение язвенной болезни — и сказала, что непременно нужна госпитализация. Салтыков, конечно, отказался ложиться в больницу. Смотрел мутно, упрямо повторял:

— Все пройдет... Я знаю лучше.

Врач была седая. С сухими длинными пальцами. Говорила старательно, щелкая вставными зубами, как ножницами:

— Так нельзя, товарищ Сал-тыков. Вы человек госу-дар-ственный.

— Сам знаю, какой я! — не очень вежливо отвечал Салтыков. — Мне полежать надо часок... Часок, и все!

— Беречь здоровье на-до. Вы не мальчик.

— Знаю, знаю, — морщился Салтыков.

Недовольно повертев головой и пожав плечами, врач уступила.

...Салтыкова привезли домой на служебной машине. В тот же день его навестил Каиров.

Начальник угро сидел на кровати, в черных сатиновых трусах и морской тельняшке, прикрыв ноги ватным лоскутным одеялом. Со спинки стула свешивались пиджак и брюки. Солнце, попадавшее в окно, блестело на маленькой бляхе ремня, сделанной в форме сердца.

— Я утром буду как штык, Мирзо Иванович. Слово твердое. Я эту Шелепневу к девяти пятнадцати вызвал... Я к ней подход найду. Она от меня ничего не скроет.

— Хорошо, хорошо, — сказал Каиров. — О Шелепневой сейчас не думай. Тебе, товарищ Салтыков, надо подлечиться. Основательно. А значит, подумать нужно о своем здоровье. Шелепневу в крайнем случае я возьму на себя. И вообще, в письмо Глотова не верю. Не написал ли его сам Андрей Зотикович Попов?!

— Попов?

Каиров развел руками:

— Нет, я не утверждаю. Я думаю так... Допустим, Глотов убил Вадима Попова. Зачем ему признаваться в преступлении брату убитого? Зачем оставлять серьезную улику? Проще уехать скрытно. Ищи ветер в поле.

— Нужно ждать заключение специалистов-графологов, — подтянув одеяло, сказал Салтыков. — Вдруг Глотов псих. От психа можно ожидать любых поступков.

— Кстати, нужно выяснить, не состоит ли он на учете у психиатров, — напомнил Каиров. После паузы сказал: — Если письмо поддельное, то и ребенку ясно, только убийца заинтересован в том, чтобы подставить следствию Глотова.

— Верно, — кивнул Салтыков, однако тут же заметил: — С другой стороны, неужели убийца настолько глуп, что не способен рассуждать так же, как и мы.