Старшина второй. А Гонта на что? А Зализняк? Гонте сама... сама писала: «Если говорит...»

Старшина первый. Тише! Сдается, звонят!

Старшина второй. Да нет, это люди гомонят...

Старшина первый. Догомонятся, что ляхи услышат. Ох, старые головы да разумные! Чудят, чудят, да и сделают из лемеха шило. Где можно с метком, там торбы не надо. Купили хрену — надо съесть; плачьте, глаза, хоть вон повылазьте: видели, что покупали, — деньгам не пропадать! А то думают, думают, ни вслух, ни молча, а ляхи догадаются — вот тебе и пшик! Что там за сходка? Почему они не звонят? Чем народ остановишь, чтоб не шумел? Не десять душ, а, слава богу, вся Смелянщина, коли не вся Украина. Вон, слышите, поют.

Старшина третий. Правда, поет кто-то. Пойду остановлю.

Старшина первый. Не надо. Пусть себе поют, лишь бы не громко.

Второй старшина. Это, должно быть, Валах. Не утерпел-таки, старый дурень: поет — да и только.

Третий старшина. А славно поет. Когда ни послушаешь — все другую. Подкрадемся, братцы, да послушаем. А тем временем зазвонят.

Старшина первый и второй. А что ж? И пойдем!

Старшина третий. Добре, пойдем!

Старшины тихо стали за дубом, а под дубом сидит слепой кобзарь, вокруг него запорожцы и гайдамаки.

Кобзарь поет медленно и негромко:

«Ой, валахи! Как мало

вас на свете осталось!

И вы, молдаваны,

теперь вы не паны.

Господари недаром

служат верно татарам

да турецким султанам.

Вы в цепях, молдаваны!

Ладно! Будет журиться,

время Богу молиться.

Поднимайтесь-ка с нами,

с нами — с казаками.

Помянем, молдаваны,

гетмана Богдана.

Будете панами —

поднимайтесь с ножами,

как мы, со святыми,

при батьке Максиме.

Мы на ночь погуляем.

Ляхов погоняем,

да так погуляем,

что ад содрогнется,

земля затрясется,

небо запылает.

Добре погуляем!..»

3апорожец. Добре погуляем! Правду старый поет, коли не врет. А что б из него за кобзарь был, кабы, он не валах!

Кобзарь. Да я и не валах,— так только: был когда-то в Валахии, а люди и зовут Валахом, сам не знаю за что.

3апорожец. Ну да все равно. Затяни еще какую-нибудь. А ну-ка, про батька Максима ахни!

Гайдамак. Да не громко, чтоб не услышали старшины.

3апорожец. А что нам ваши старшины? Услышат — так послушают, коли есть чем слушать, вот и всё. У нас один старшой — батько Максим; а он как услышит, то еще рубль даст. Пой, старче божий, не слушай его.

Гайдамак. Да оно так, дружок; я это и сам знаю, да вот что: не так паны, как подпанки, а еще: дока солнце взойдет, роса глаза выест.

3апорожец. Брехня! Пой, старче божий, какую знаешь, а то и звона не дождемся — заснем.

Все вместе. Правда, заснем; спой нам что-нибудь.

Кобзарь (поет):

«Летит орел, летит сизый

да под небесами.

Зализняк гуляет батько

степями, лесами.

Ой, летает сизокрылый,

а за ним орлята.

Ой, гуляет славный батько,

а за ним — ребята.

Те ребята — запорожцы,

сыновья Максима.

Обо всем толкует с ними

батько их родимый.

Он запляшет — все запляшут,

земля затрясется.

Запоет он — все подтянут,

горе засмеется.

Поставцом горилку тянет,

чаркою не любит,

а врага в бою, не глядя,

найдет и загубит.

Вот таков-то у нас батько,

орел сизокрылый,

и воюет и танцует

со всей мочи-силы.

Нет ни хутора, ни хаты,

ни стада, ни сада.

Степь да море — на просторе

богатство и слава.

Берегитесь нынче, ляхи,

горе вам, собаки!

Зализняк идет к вам в гости,

а с ним гайдамаки».

3апорожец. Вот ото — да! Отколол, ничего не скажешь: и складно и правда. Хорошо, право, хорошо. Что захочет — то так и режет. Спасибо, спасибо!

Гайдамак. Я что-то не раскусил, что он пел про гайдамаков.

Запорожец. Какой же ты бестолковый, право! Видишь, вот что он пел: чтоб ляхи поганые, бешеные собаки, каялись, потому идет Зализняк Черным шляхом с гайдамаками, чтоб ляхов, видишь, резать...

Гайдамак. И вешать и мучить! Хорошо, ей-богу, хорошо! Ну, так! Право, дал бы рубль, если б не пропил вчера. Жаль! Ну, пускай старая вязнет — больше мяса будет. Сделай одолжение, будь ласков,— завтра отдам. Хвати еще что-нибудь про гайдамаков.

Кобзарь. До денег я не очень жаден. Была б ваша ласка слушать,— дока не охрип, буду петь; а охрипну — чарочку-другую той «ледащицы-живицы», как это говорится, да снова. Слушайте ж, панове-громада!

« Ночевали гайдамаки

в зеленой дуброве,

на лугу ходили кони

в седлах наготове...

Ночевали паны-ляхи

в шинках с шинкарями,

напилися, растянулись,

да и...»

Все. Стой-ка. Кажется, звонят. Слышишь? Еще раз, о!..

«Зазвонили, зазвонили!» —

покатилось эхо.

«Поднимайтесь-ка, а песня —

делу не помеха».

Повалили гайдамаки,

а ж стон по дуброве.

На плечах возы до церкви

понесли воловьи.

А Валах за ними следом

затянул суровей:

«Ночевали гайдамаки

в зеленой дуброве...»

Ковыляет, напевает

потихоньку старый.

«Дай другую, старче божий,

поддай, поддай жару!»

И с возами в пляс пустились.

плясовую грянул:

«Так-то, хлопцы, добре, хлопцы,

а я не отстану.

Ахнем, хлопцы!»

Заходила

земля под ногами.

А Валах на кобзе режет,

додает словами:

«Ой, гоп таки-так!

Кличет Ганну казак:

«Иди, Ганна, побалую,

иди, Ганна, поцелую.

Пойдем, Ганна, до попа

Богу помолиться.

Нету жита ни снопа —

бурьян колосится».

Оженился, зажурился,

нужда одолела.

Дети голы, а их батько

поет то и дело:

«И по хате ты-ны-ны,

и по сеням ты-ны-ны,

пеки, жинка, блины,

ты-ны-ны, ты-ны-ны!..»

«Добре, добре! Дай еще раз!» —

Кричат гайдамаки.

«Ой, гоп, диво, диво,

наварили ляхи пива,

а мы будем пировать,

панов-ляхов угощать,

панов-ляхов угощая,

с панянками поиграем,

ой, гоп таки-так!

Кличет панну казак:

«Панна, пташка моя,

панна, доля моя!

Не стыдися, дай мне ручку, —

нечего стыдиться!

Пускай людям горе снится, —

будем веселиться!

Запоем, затянем,

друг на дружку глянем.

Панна, пташка моя,

панна, доля моя!»

«Еще! Еще!»

«Кабы если б или так, или сяк,

кабы если б запорожский казак!

Кабы если б молодой, молодой,

хоть по хате походил бы со мной,

страх как мне не хочется

да со старым морочиться! Кабы если б...»

«Цыц! Ошалели! Что за погань!

Поете здесь, да в час такой,

да где! — у Божьего порога!

Все ты затеял, пес слепой!» —

так атаман кричит.

И встали у церкви хлопцы.

Клир поет. Попы с кадилами, с крестами

идут, идут. Затих народ.

Кропя оружье, меж возами

попы торжественно прошли.

Хоругви следом пронесли,

как на святой над куличами.

«Молитесь, братия, молитесь! —

так благочинный возгласил.

Восстанет стража из могил

на помощь. Духом укрепитесь!

Не даст Господь Чигрин распять,

а вы Украину охраняйте,

не дайте матери, не дайте

в руках у палача стенать.

От Конашевича доныне

пожар не гаснет, люди мрут,

томятся в тюрьмах, на чужбине…

А дети в нехристях растут,

казачьи дети. А девчата —

земли украинской краса —

посрамлены, в руках у катов.

И непокрытая коса

сечется с горя. Кари очи

в неволе гаснут: расковать

казак сестру свою не хочет

и не стыдится сам стонать

в ярме у ляха. Горе, горе!

Молитесь, дети! Страшный суд

нам ляхи-палачи несут!

И разольется крови море...

А вспомним гетманов своих:

Богдана вспомним, Остраницу.