Но зададимся вопросом, какая часть русской смуты привнесена со стороны?
Точного ответа мы не знаем. Зато будет уместно в качестве иного довода привести суждение С. Ю. Витте, который, кстати, был ярым противником войны:
„Между тем, если взирать на будущее не с точки зрения, как прожить со дня на день, то, по моему мнению, наибольшая опасность, которая грозит России — это расстройство церкви православной и угашение живого религиозного духа. Если почтенное славянофильство оказало России реальные услуги, то именно в том, что оно выяснило это еще пятьдесят лет назад с полной очевидностью.
Теперешняя революция и смута показали это с реальной, еще большей очевидностью. Никакое государство не может жить без высших духовных идеалов. Идеалы эти могут держать массы лишь тогда, если они просты, высоки, если они способны охватить души людей, — одним словом, если они божественны. Без живой церкви религия обращается в философию, а не входит в жизнь и ее не регулирует. Без религии же масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери эти обладают большими умами, нежели четвероногие… Мы делаемся постепенно менее всех верующими, Япония нас побила потому, что она верит в своего бога несравненно более, чем мы в нашего. Это не афоризм или настолько же афоризм, насколько верно то, „что Германия победила Францию в 1870 г. своей школой“.
И разве не прав Витте?
Но Кутепов, думается, вряд ли бы с ним согласился. Армия стояла крепко — и в вере, и в дисциплине. А взглянуть шире, посвободнее, ему не было необходимости. Его удел — самый передний край боя.
Зато другие, еще до нападения Японии, оглядывались в беспокойстве. Они предостерегали, что в политику самых культурных государств все сильнее приникают идеи беспощадного эгоизма, что западные университеты являются очагами национального духа, в это время в полуобразованной России во всех газетах и университетах доказывается, что национализм есть понятие отжившее, что патриотизм не достоин современного „интеллигента“ который должен в равной степени любить все человечество, что война есть остаток варварства, армия — главный тормоз прогресса и т. п.
Предостерегающие голоса раздавались в академической военной среде: „Общество начинает презирать воинскую доблесть и службу Отечеству!“, „Ослабляется боевой дух офицеров!“, „Неужели для своего излечения Россия должна пережить новое иноземное нашествие?!“ — подобные мысли заботили многих.
И пример Японии, где армия была окружена любовью и доверием, ярко подчеркивал наши беды.
Война закончилась Портсмутским миром. Япония хотела получить очень много, а вынуждена была согласиться на минимальное. Ни контрибуции, ни выдачи русских судов, укрывшихся в нейтральных портах, ни ограничения права России держать на Дальнем Востоке флот, ни всего острова Сахалина — ничего этого японцы не добились.
Трехсоттысячная русская армия и твердость Николая II сыграли решающую роль.
Японии отошла южная часть Сахалина, она получила право на Ляодунский полуостров в Китае и возможность преобладать в Корее.
Теперь никакого перевеса у нее не было. Наши войска стояли даже не у Харбина, как планировал Куропаткин, а на 200–250 верст севернее, чем год назад. „Многие полагают, что Япония была истощена уже к концу мая и что только заключение мира спасло ее от крушения или полного поражения в столкновении с Россией“, — делал вывод американский исследователь Т. Деннет.
Правда, эти выводы мало кого способны были утешить. Все понимали: случилось поражение! Унижение и тоска охватывали русское сердце.
Кутепову предстояло возвращение в столицу. Он остался жив, прошел крещение огнем и стал боевым офицером, ветераном, как сказали бы сейчас. Ему предстояло исполнить печальный долг — передать матери своего убитого друга Максима Леви горсть земли с его могилы.
Погиб человек, с которым Кутепов близко подружился среди маньчжурских сопок. Они вместе учились в военном училище, вместе ездили по одной дороге на каникулы, а на войне встретились и нашли друг в друге частицу безвозвратной юности. Вместе с Максом Кутепов устраивал в дни затишья офицерские вечеринки. Они варили пельмени, жарили пирожки, приглашали полковых музыкантов — и вечером возле фанзы, на площадке, украшенной китайскими фонариками, кружились в вальсе юные подпоручики и поручики.
После гибели друга у Кутепова никогда больше не было столь близкого товарища. Юность кончилась.
Максим Леви был убит наповал пулей в висок. Кутепов написал письмо его матери с горькой вестью, утешил, как мог, и признался, что не хочет верить в его смерть.
Прежде чем побывать в Новгороде у матери погибшего, надо было проехать по охваченной волнением Сибири.
Кутепов едет отдельно от полка. Он назначен в особую команду, посланную в Россию для обучения новобранцев; такие же команды, выделены и другими полками. „На обратном пути, — вспоминал один из его сослуживцев, — Кутепов впервые сталкивается с революцией. Не то в Чите, не то в Иркутске объявлена республика — одна из тех, которыми в злосчастный 1905 год лихорадило заболевшую страну. Начальство растерялось и ушло“.
Что делать? На Кутепове — эшелон. Стоять и ждать невозможно, надо прорываться. И он берет на себя всю ответственность, не боясь ничего. Во главе нескольких нижних чинов он арестовывает стачечный комитет и требует пропустить эшелон.
Пропустили.
У Кутепова была власть. Особая власть человека, который знает, что его может остановить только смерть.
До столицы добрались благополучно.
Прибывшие отряды представлялись императору, и из его рук подпоручик получил за фронтовые отличия боевой орден — Святого Владимира с мечами и бантом. Через двенадцать лет, в охваченном смутой Петрограде полковник Кутепов вспомнит эти минуты, когда во главе маленького отряда попытается переломить ход событий. Его дело — не политика, его дело — воевать до победы. „Что ты наделал, Государь? Почему это допустил?“
После представления он приехал в Новгород к матери Макса, передал землю с могилы, китайские игрушки для младшей сестренки. Он испытывал какую-то неловкость, словно был виноват в том, что он остался жив. Но что тут поделать?
С той поры Кутепов постоянно заезжал в Новгород, словно выполнял долг памяти, и однажды признался матери друга: „У вас нет сына, а у меня нет матери“. Он не забывал ее до конца жизни, постоянно писал ей письма, последнее датировано двадцать третьего января 1930 года, то есть за два дня до гибели.
Итак, начался петербургский период службы. Произведенный в поручики Кутепов был сперва прикомандирован, а затем и переведен в старейший полк Петра I — Лейб-гвардии Преображенский и назначен в учебную команду, готовить унтер-офицеров. О таких школах сегодня мало что известно, а унтер-офицеров того времени долго и плодотворно наша литература изображала дубиноголовыми молодцами. На самом же деле это совершенно не так, и лучшую характеристику полковым учебным командам дал маршал Жуков, сам закончивший таковую. Да и многие наши маршалы не миновали ее строгих наук.
В России призывали в армию с двадцати одного хода. В основном крестьян, православных, русских — то есть великороссов, малороссов, белорусов.
Конечно, призывали и других — протестантов, католиков, мусульман; рядом с православными военными священниками добрососедски служили пасторы, ксендзы, муллы. Но в данном случае — это к слову. А главное то, что сам Кутепов только на три года старше своих учеников. Он помнит гимназический поход с солдатами, их добродушие и приветливость. И начинает с новобранцами терпеливо, как и следует настоящему учителю.
Чего чаще всего недостает русскому человеку? Терпения, выдержки и дисциплины.
Что он чаще всего принимает за слабость и начинает с лукавством использовать? Либерализм и снисходительность начальника.
Например, один из руководителей белого движения генерал Деникин, будучи командиром роты, в силу своего демократизма довел роту до плачевного состояния и был отстранен от командования.