— Мой брат покончил с собой из-за меня.
На долю секунды она запнулась, но тут же заговорила вновь медленно и очень тихо:
— Я должна была принять решение. И я решила. Я могла скрыть свое решение от него, но не захотела…
Вдруг она взглянула прямо в глаза Кравцову и внятно, спокойно произнесла:
— Степан, если ты этого не знаешь, то запомни на всю жизнь: люди, которым нанесен ущерб, — самые опасные и безжалостные. Они могут убить кого угодно, лишь бы доказать что-то. Ты меня понял?
Кравцов, честно говоря, ничего не понял, но, чувствуя, что выяснять подробности не стоит, молча кивнул головой…
Стоя в прихожей и уже собираясь уходить, Кравцов вдруг решился сделать Лолите предложение, которое уже несколько дней обдумывал и смаковал:
— На выходные я лечу в Минск. Там на следующей неделе будут проходить некоторые консультации и переговоры… Словом, если хочешь, поехали со мной?
Девушка внимательно посмотрела ему в глаза, подошла ближе. Поцеловала в щеку, прижалась к нему и тихо ответила:
— Нет. Выходные мы с Макаром решили провести в Таллинне.
Она отстранилась от него, не выпуская из рук его плеч, и горячо прошептала:
— Степан, ты же знаешь, я сделаю все, что угодно… Только, пожалуйста, не нужно пока ничего менять, не нужно торопить…
V
Светлана Васильевна была исключительной хозяйкой. Кравцов даже не услышал, когда она успела встать. Проснувшись от настойчивого трезвона будильника в субботу без пятнадцати шесть, он жену с собой рядом уже не обнаружил.
Когда Степан Николаевич привел себя в порядок и выбрался на кухню, жена и, что удивительно, дочка уже вовсю там хозяйничали.
Кофе в кофеварке был горячий, на столе его ждали приготовленные Наташкой бутерброды, а Светлана при его появлении тут же взялась за яичницу с ветчиной.
— Доброе утро, женщины!
— Привет, папа!
— Доброе утро, Степа. Садись…
— Света, ну зачем такой завтрак? Ты же знаешь, мне утром нужна лишь чашка кофе да сигарета… — Кравцов с наигранным неудовольствием кивнул в сторону бутербродов.
— Степа, тебе лететь через два часа. Когда вас там, в Минске, покормят — одному Богу известно. Так что садить и не ворчи, тем более, что яичницу ты любишь… И не трогай сигареты, покуришь после еды!
Кравцов послушался и спрятал «Честерфильд» в карман…
В эту ночь он снова долго не спал, слушая, как тихо посапывает рядом жена и думая совсем о другой женщине — молодой и запретной. Женщине, в которую он влюбился, как мальчишка, — не только глупо и безнадежно, но и по-мальчишески горячо, страстно, до сумасшествия. Как только Кравцов оставался с собой наедине, как только ослабевала жесткая хватка парламентских дел, мысли его и душа вновь и вновь устремлялись к ней — к Лолите.
И этой ночью в голове важного государственного человека накануне важных государственных встреч и переговоров прокручивались не страницы бесконечно серьезных экспертиз и проектов договоров, а сами собой оживали минуты наисчастливейших любовных встреч, голос Лолиты, ее руки, ее тело.
Внезапно, часам к двум ночи, Степан Николаевич очень отчетливо понял, что избавиться от образа Лолиты не сможет. Он понял, что она всегда будет с ним, потому что навсегда вошла в его сердце, сумев потеснить куда-то даже детей, не говоря уже о жене. И вдруг ему стало спокойнее, растворилось и исчезло чувство досадного раздвоения, с которым он жил последнее время: он честно и откровенно признался себе, что любит Лолиту до беспамятства. Сопротивление этому чувству было бы бесполезным.
И как только Кравцов понял это, тут же с чистой и успокоенной совестью уснул, уткнувшись носом в теплое и мягкое плечо жены, а утром проснулся свежий, бодрый и счастливый.
Он весело поглядывал на женщин, которые, пока жарилась яичница, занялись укомплектованием «сухпайка», обязательного атрибута любого командированного мужчины, и заодно приказал:
— Вот что, мать! По старому, не нами заведенному обычаю — на дорожку и для бодрости! Тебе, Наташка, еще рано, а ты, Света, брось льда в два бокала. Я сейчас…
Он поспешил в кабинет, извлек из бара самую симпатичную бутылку, какую только смог обнаружить, и тут же вернулся на кухню.
— Так, что тут у нас… «Чайвэс Регал», шотландское виски, двенадцать лет выдержки, — он продемонстрировал находку жене. — Как считаешь, пойдет?
— Степа, может, не надо, на дорогу-то?
— Надо-надо! На посошок, как говорил господин Мокрицкий, — Кравцов налил в стаканы и протянул один Светлане Васильевне. — Ну, мать, давай!..
Они выпили, и под взглядами жены и дочери Степан Николаевич принялся за завтрак.
— Ну что, девушки, как вы тут без меня справитесь? У вас будет все в порядке?
— Не волнуйся, папа.
— Ты все собрал? Ничего не забыл? — вопрос Светланы Васильевны никак нельзя было отнести к разряду дежурных. Женщины, действительно, не могут выпустить мужчину из дому (любимого мужчину, разумеется!) не убедившись, что он готов к существованию вне их негосударственной опеки. А, к несчастью для Кравцовой, Степан был для нее любимым и единственным.
— Не волнуйся, все взял.
— Не забудь этот пакет. Здесь колбаса в вакуумной упаковке, так что не бойся, не испортится. Конфеты, печенье… Хлеба тебе положила на всякий случай, кусочек свининки запекла. Ешь, чтобы там не бегал голодный. Обещаешь?
— Не волнуйся!
— Во сколько за тобой Володя должен заехать?
— К семи подъедет.
— Тогда одевайся, уже пора…
— Слушайте, девушки! А позвоните вы Макару — пусть поживет неделю с вами. И вам веселее, и ему. — Кравцов улыбнулся. — Да и бояться ничего не будете, когда мужчина в доме.
— А я разве тебе не сказала? — вдруг удивилась Светлана Васильевна. — Макара ведь на этих выходных тоже в Москве не будет. Они с Лолитой вчера вечером на поезде укатили в Таллинн…
— В Таллинн? — Кравцов будто споткнулся обо что-то и замер на пороге квартиры. Тень пробежала по лицу, когда он вспомнил об их поездке.
— Ну, да, в Таллинн… Я же тебе говорила, что это у них серьезно! — Светлана Васильевна, заметив перемену в настроении мужа, истолковала ее по-своему.
— По-моему, люди ездят в подобные вояжи только с одной целью, — язвительно начала дочка, но мать не позволила ей продолжать.
— Спасибо, Наташа, догадываемся.
— Сказать тебе, с какой? — не унималась дочь.
— Нам не нужно этого знать, — изменившимся внезапно голосом отрезал Кравцов. Он взялся за ручки дверей, но обиженный возглас дочки заставил его обернуться:
— Ты что, уже убегаешь?
— Да, машина, наверное, уже ждет.
— Не поцеловав меня на прощание?
— Обязательно поцелую!
Кравцов чмокнул дочь несколько раз в щечки, приобнял за плечи жену и решительно направился к двери:
— Пока! Через неделю вернусь. Звонить обязуюсь каждый божий день.
Минск встретил делегацию из России потрясающе приветливо.
Кравцов уже забыл, когда последний раз так, с воем сирен и миганием проблесковых маячков на патрульных «Фордах», проезжал по городским улицам, не снижая скорости на светофорах.
Дорога из аэропорта в двадцати километрах от города до гостиницы «Беларусь» в самом центре столицы заняла у кортежа из девяти автомобилей всего-то двадцать минут. И на каждом более-менее крупном перекрестке зеленый свет их кавалькаде обеспечивали патрульные машины ГАИ, возле которых с достоинством прогуливались милиционеры в необычной, болотно-зеленой форме с белыми ремнями и портупеями.
Из номера «люкс» на одиннадцатом этаже Кравцову открывался великолепный вид на реку и город. Этот участок столицы Беларуси как нельзя лучше олицетворял облик Минска: города древнего и молодого. Левый берег, так называемое Троицкое предместье, тщательно и с любовью отреставрированный, как будто сошедший со средневековой гравюры, радовал глаз островерхими черепичными крышами. Правый, застроенный многоэтажками и зданиями самой современной архитектуры, тоже был несомненно европейским. Но этот город был из Европы современной, нынешней.