Десять солдат вывели нас из петли под прицелами автоматов. Мы прошли мимо ярких палаток, балаганов и посетителей ярмарки, наблюдавших за происходящим с открытыми ртами; миновали паутину грязных переулков с их лотками, торговцами и оборванными детишками; склад с горами ношеной одежды — и спустились в подземку. Солдаты подгоняли нас прикладами и окриками, требуя идти быстрее и молчать, хотя и без этого на протяжении последних нескольких минут никто не проронил ни слова. Также от нас требовали не поднимать головы и, во избежание новых ударов, следовать строго друг за другом.
Каула с нами уже не было. Он остался в оттаявшем здании с большой группой солдат, которой, по его словам, предстояло «осушить территорию», что, судя по всему, означало прочесывание петли на предмет отбившихся от общей компании странных людей. Когда мы видели его в последний раз, он натягивал вполне современные ботинки и армейский китель. Он сообщил нам, что его уже тошнит от нашего вида, и пообещал встретиться с нами «по ту сторону», что бы это ни означало.
Мы прошли через временной порог и совершили скачок вперед, снова оказавшись в системе подземных тоннелей, которая, однако, сильно отличалась от той, которую мы недавно покинули. Теперь и пути, и шпалы были металлическими, а вместо красноватого зарева от ламп накаливания все вокруг заливало болезненно-зеленоватое свечение флюоресцентных трубок. Чем это объяснялось, я понял, когда мы вышли на платформу: теперь мы были не в девятнадцатом и даже не в двадцатом веке. Толпа укрывающихся от бомбежки беженцев исчезла, и станция была почти пуста. Винтовую лестницу, по которой мы сюда спустились, сменил эскалатор. На экране жидкокристаллического дисплея над платформой мерцала надпись: ПРИБЫТИЕ СЛЕДУЮЩЕГО ПОЕЗДА ЧЕРЕЗ 2 МИНУТЫ. На стене висела афиша с названием фильма, который я видел в начале лета, незадолго до смерти дедушки.
1940 год остался позади. Я снова оказался в настоящем.
Некоторые из моих друзей отметили это с удивлением и даже страхом, как будто опасаясь того, что их в считанные минуты настигнет ускоренное старение. Но я подумал, что для большинства из них потрясение от внезапного пленения затмило шок от неожиданного визита в настоящее. Их больше волновала перспектива утратить душу, чем приобрести седые волосы и старческие пятна.
В ожидании поезда солдаты согнали нас в центр платформы. Послышался стук твердых подошв по плитам пола. Я рискнул покоситься через плечо и увидел, что к нам идет полицейский. За его спиной с эскалатора сходило еще трое стражей порядка.
— Эй! — закричал Енох. — Полиция, на помощь!
Солдат ударил его прикладом в живот, и Енох сложился пополам.
— Здесь все в порядке? — спросил ближайший к нам полицейский.
— Они взяли нас в плен, — заявила Бронвин. — На самом деле это не солдаты, это…
Тут она тоже получила удар прикладом в живот, хотя, похоже, ей это не причинило ни боли, ни вреда. Что заставило ее замолчать, так это сам полицейский, который снял зеркальные очки, демонстрируя совершенно белые глаза. Бронвин в ужасе отпрянула.
— Небольшой совет, — произнес полицейский. — Помощи вам ожидать неоткуда. Мы повсюду. Смиритесь ради своей же пользы.
Станцию начали заполнять нормальные люди. Солдаты окружили нас со всех сторон, тщательно скрывая оружие.
К платформе с шипением подполз переполненный людьми поезд. Электрические двери с громким хлопком разъехались в стороны, и толпа вывалилась наружу. Солдаты начали теснить нас в сторону ближайшего вагона. Полицейские вошли в него, чтобы разогнать тех немногих пассажиров, которые в нем оставались.
— Найдите себе другой вагон! — рявкнул один из них. — Вон отсюда!
Что-то недовольно бормоча себе под нос, пассажиры повиновались. Но позади нас тоже стояли люди, и они намеревались войти в этот же вагон. Некоторым из окружавших нас солдат пришлось отвлечься на них. И тут возникла небольшая толчея — двери пытались закрыться, но полицейские продолжали их удерживать, пока не включилась сирена. Солдаты заспешили и толкнули нас вперед так сильно, что Енох споткнулся и упал. Другие дети начали спотыкаться о него и тоже падать, напоминая рассыпающийся карточный домик. Русский странный, запястья которого были такими тонкими, что он легко сбросил наручники, воспользовался возникшим замешательством и бросился бежать.
Прогремел выстрел, затем второй, и складывающийся человек упал, распластавшись на полу. Толпа колыхнулась, и охваченные паникой люди начали с громкими криками разбегаться в разные стороны, спасаясь от выстрелов. То, что секунду назад было небольшой заминкой у дверей вагона, превратилось в полный хаос.
Солдаты начали бить нас ногами и заталкивать в вагон. Рядом со мной сопротивлялась Эмма, тем самым вынуждая толкавшего ее солдата подойти ближе. Внезапно ее руки полыхнули огнем, и, потянувшись назад, она схватила солдата за ногу. Тот с громким воплем упал на пол. В его камуфляже чернела дыра в форме человеческой кисти. Тогда солдат, заталкивавший в двери меня, замахнулся прикладом автомата и уже собирался опустить его на шею Эммы, как вдруг инстинкт заставил меня толкнуть его плечом в спину.
Он споткнулся.
Эмма расплавила свои металлические наручники, и они свалились с ее кистей бесформенным комком раскаленно-алого металла. «Мой» солдат взвыл от боли и, развернувшись, прицелился в меня из пистолета. К счастью, выстрелить он не успел, потому что сзади на него прыгнула Эмма, прижав ладони к его лицу. Ее пальцы были такими горячими, что расплавили его щеки, как масло. Он уронил пистолет и с воплем рухнул на платформу.
Все это произошло очень быстро, буквально в считанные секунды.
Тут на нас бросились два других солдата. К этому моменту почти все уже были в вагоне. Все, кроме Бронвин и слепых братьев, которых никто не стал заковывать в наручники и которые спокойно стояли рядом, держась за руки. Увидев, что еще секунда, и нас застрелят, Бронвин сделала то, чего никогда не сделала бы при иных обстоятельствах. Она с силой ударила старшего брата по лицу, после чего схватила младшего и дернула к себе, заставив их разомкнуть руки.
Едва их связь была разорвана, они издали вопль настолько мощный, что по платформе пронесся вихрь звуковой волны. Это был настоящий ураган энергии звука в ее чистом виде. Нас с Эммой отшвырнуло назад, а стекла в очках солдат разлетелись вдребезги. Вопль затмил все остальные воспринимаемые моими ушами частоты, я слышал только этот неправдоподобно высокий визг: Ииииииииии…
Все окна в поезде покрылись трещинами и рассыпались, жидкокристаллические экраны разбились на узкие полоски острого, как ножи, стекла, а трубки освещения взорвались, так что на мгновение мы оказались в полной темноте, после чего истерически замигали красные аварийные фонари.
Поток сбил меня с ног, и я упал на спину. Я задыхался, а в ушах стоял оглушительный звон. Что-то тянуло меня назад за воротник, прочь от поезда, а я не сопротивлялся, поскольку никак не мог припомнить, как следует пользоваться руками и ногами. Поверх звона в ушах я слышал отчаянные голоса, которые выкрикивали:
— Бегите, скорее бегите!
Я ощутил у себя на затылке что-то холодное и мокрое, и меня втащили в телефонную будку. Тут уже лежала Эмма. Она свернулась клубочком в углу и, казалось, почти потеряла сознание.
— Подтяни колени к груди, — услышал я знакомый голос у самого уха, и из-за моей спины выбежало покрытое шерстью существо с вдавленной мордой и отвисшими щеками.
Собака. Эддисон.
Я втянул ноги в будку. Способность соображать вернулась в достаточной степени для того, чтобы шевелиться, но говорить я пока не мог.
Последним, что я увидел в ярких вспышках этого дьявольски красного света, была мисс Королек. Ее втолкнули в вагон поезда, после чего двери с громким щелчком захлопнулись. Все наши друзья были уже там, под прицелами автоматов. Я отчетливо видел их в обрамлении разбившегося окна и окружении людей с белыми глазами.