Вот они остановились у небольшого острова. Татьяна вышла из лодки первой. Всё вокруг благоухало. Татьяна медленно переводила взгляд с одного цветка на другой. В одних цветах можно запутаться. Это ночная фиалка, которую все в здешних местах знают как Любкины глазки. Чуть дальше — любка двулистная. Она почти ничем не отличается от полной фиалки. Тут же светились желтовато-белые кисточки мальвы, светло-синие колокольчики и тёмно-розовые, с почти чёрными точечками и полосками гвоздики.

«Как здесь красиво! — думала Татьяна. — А я первый раз на этом острове».

Татьяна протянула руку, сорвала веточку дягиля и, отрывая белые головки цветов, начала шлёпать ими по лбу. Так делала в детстве, когда жила в Подмосковье.

Лёгкий ветерок нарушил сонный покой трав, перемешивал все запахи цветов. И уже не разберёшь, где сладкий аромат белых головок лугового клевера, где густой запах фиалок, где ярко-красной герани, а где белых многолучевых зонтиков сердечной травы пустырника.

— Как ты думаешь, Тарас, чем пахнут травы? — тихо спросила Татьяна.

— По-разному. — Он сорвал стебелёк с мелкими жёлтыми цветками. — Что это?

— Не знаю. Ей-богу, не знаю.

— Да это же мать-и-мачеха.

— Странное название. А откуда оно, не знаешь?

— У листьев этого растения одна сторона мягкая, нежная, а другая гладкая, холодная. Вот народ и придумал: мать-и-мачеха. У меня мать собирает лекарственные травы. Ты же знаешь, я живу с отчимом. Отец вернулся с фронта с осколком около сердца. Плавал, плавал осколок да и задел сердечко. Я даже плохо помню батю. Мать его травами лечила…

— Да, интересно всё в природе. Можно одними травами лечиться.

— Вот ты сейчас ступаешь на подорожник. Неказистые, кажется, листья, а какая в них целебная сила — заживляет раны, ожоги, их накладывают на нарывы.

— О, да ты настоящий лекарь!

— Нет, меня с детства к технике влечёт. Хорошо про подорожник сказал поэт:

— Значит, мы стоим в мире лекарств…

— Не только. В мире красоты. Такую красоту, говорят зеленогорцы, можно увидеть только здесь, у Днепра…

Растроганная заботами Тараса, его неуклюжим, порой даже смешным вниманием, опьянённая обилием впечатлений от поездки по Днепру и притокам, запахами цветущих трав, она подошла к нему и с искренним чувством благодарности сказала:

— Какой же ты милый, хороший, добрый!

Эти ласковые слова Тарас расценил по-своему. Вспомнил разговоры парней, когда девушка делается совсем «своей». В душе его всё запело от радости и гордости. Он наклонился, сорвал синий цветок василька. Глядел и думал о Татьяне и Юле. Конечно, Юля проще. Она ни разу не догадалась назвать «милым, хорошим». Но если бы и догадалась, то всё равно не сумела бы произнести слова с такой нежностью, как Татьяна. Юлю он в первый вечор знакомства поцеловал.

Глаза у него смеялись, а сердце сжималось от нежных чувств к девушке. Тараса неудержимо тянуло к Татьяне, хотелось вот теперь, сию минуту, подойти к ней, крепко-крепко обнять и поцеловать. Ведь сколько раз они были вместе, и всё время она держит его на расстоянии, а сегодня сама назвала его «милым, хорошим». Значит, пришло время, когда надо сделать решающий шаг. Тарас повёл себя, как вели в подобных случаях сотни, а может быть, и тысячи других.

Он бесцеремонно взял Татьяну за руку и повернул к себе лицом.

Так он обращался со многими девушками. И те хорошо понимали его. А Татьяна вздрогнула, на её лице появилось сначала удивление, а потом возмущение и что-то похожее на страх.

— Ты что? — спросила она и попыталась засмеяться, обратить случившееся в шутку. Но смех не получился. Она вдруг почувствовала, что всем её существом овладевают горькое разочарование и обида. — Ты что? — уже строже повторила она.

— Татьяна, Татьяна, — шептал Тарас, пытаясь целовать её.

Она, запрокинув голову назад, вырывалась из его цепких рук, но безуспешно.

— Опомнись! Ну остынь. Пусти!

Он или не слышал её слов, или не понял их значения… И тогда она со всей силой ударила его по лицу. От неожиданности он разомкнул руки. Она оттолкнула его от себя, повернулась и быстро, не оглянувшись, пошла к лодке.

Тарас продолжал стоять на месте.

Уже с лодки она крикнула:

— Вези сейчас же меня домой! Или я попрошу других!

Ни на второй день, ни на третий она не подошла к нему и не взглянула в его сторону.

Трудно стало Тарасу. Он понимал, что не скоро ему удастся добиться Татьяниного уважения, а может и любви, но всё-таки чего-то ждал, на что-то надеялся. В другой цех не попросился. И в её смене работал. Потянулись месяцы…

«А может, Тарас решил уйти с завода? — думала Татьяна. — Но разве так уходят?!»

И когда встретила Вербина, сказала:

— Олейник-младший не пришёл на работу.

— Пошли кого-нибудь к нему домой. Олейник-старший уже неделя, как в отпуску. И разберись, пожалуйста, в этом деле. Что-то мне кажется — неспроста он не выходит. Прогулов за ним пока не наблюдалось. Может, на игры куда-нибудь махнул? Расспроси футболистов… А где он живёт?

— Чередницкая, семьдесят.

— Это где-то недалеко от меня. Заедем после работы вместе.

Конечно, Татьяне не хотелось ехать вместе с Вербиным, но теперь никуда не денешься. Назвался груздем, полезай в кузов.

Вербин и Татьяна только вошли в калитку, как из большой будки, сладко зевая и потягиваясь, вылезла сибирская лайка. Татьяна даже ойкнула. Но собака была на цепи. Полаяв для порядка, она спокойно улеглась возле будки.

Дом утопал в зелени и поздних фруктах. Натянутая проволока густо увита зелёной виноградной лозой, с которой свисали янтарные, подёрнутые сизоватой дымкой гроздья. Переливались красками поздние сорта яблок, слив и груш.

Вербин и Татьяна поднялись на чисто вымытое крыльцо. Дверь на веранду приоткрыта. На стенах развешаны пучки пахучих трав.

Вербин широкими шагами пересёк веранду, постучал. На стук ответа не последовало.

— Дома есть кто живой? — громко спросил Григорий Петрович.

«Наверное не слышат».

Вербин потянул за ручку, и широкая тяжёлая дверь бесшумно открылась. Они оказались на пороге большой, почти квадратной комнаты. Комната была обставлена новой мебелью. В раскрытое окно из сада тянуло прохладой. Сквозь зелёно-жёлтую прорезь листвы в комнату скупо просачивались солнечные лучи, рассыпаясь по стенам и полу подвижными бликами.

— Никого нет, — сказал Вербин.

— Наверное, где-то в саду хозяева или во флигеле, — отозвалась Татьяна и примолкла: тихая боль отдалась в сердце. Что же с Тарасом?

Вышли из дома и направились в сад. Остроухая лайка настороженно посмотрела на них, тявкнула по привычке и спряталась в будке, но глаз с них не спускала. Попробуй разберись тут, кто свой, кто чужой. Во дворе всегда полно людей.

«Этот сад миновала засуха, — подумала Татьяна. — Поливают, конечно, с питьевого водопровода, а в городе воды не хватает».

У кирпичного сарая стоят клетки для кролей. А дальше, у самой изгороди, серый невзрачный курятник с маленькими окошками, мрачно смотревшими на буйно разросшийся сад, который закрывал его от внешнего взгляда.

Татьяне показалось, будто всё вокруг притаилось и прислушивается. Один только кот бодрствовал на крыше сарая, бесшумно крался вдоль карниза, вытягиваясь и осторожно ступая лапками.

— Посмотрите, какая прелесть! — Татьяна даже тронула рукав Григория Петровича.

— Охотится, — ответил Вербин и шагнул к курятнику.

Наклонив голову, Вербин заглянул туда. Кто-то маленький метнулся в темноте. Мальчишка, что ли? Ничего не видно — сумрачно там от маленьких окошек.

— Кто здесь?

«Не прячется ли от нас в курятнике Тарас?» — возникла неприятная мысль у Татьяны.

Никто не отозвался. Но теперь и сам Вербин присмотрелся. Курятник был перегорожен. С одной стороны нашест для кур, а с другой, возле окошечка, стояла узкая кровать, застланная шерстяным одеялом. На кровати сидела девушка. Она смотрела на него со страхом. Даже рот открыла. Не дышала совсем, притаилась.