— Меня зовут Мизинец, — с достоинством произнес юноша и в упор посмотрел на Толстяка. — Я охотник. У меня есть имя.

— Уходи! Нам некогда!

— Великий Ворон сказал, что песцы и лисицы разроют наши мясные ямы… Дух заразы будет бродить по тундре…

Ни Толстяк, ни Оленье Сало на этот раз не сказали ни одного слова. Их молчание тоже было приказом.

Мизинец, повинуясь старшим, попятился и опустил за собой продымленную оленью шкуру, закрывающую вход в жилище.

— Быть может, Мизинец говорил правду? — услышал он тихий голос.

— Он все лжет. Он не Заклинатель Духов. Великий Ворон не мог нас покинуть, — упрямо возразил Толстяк.

— Кто знает, с кем захотят говорить Духи… — уклончиво отозвался Оленье Сало. — Когда приходил на нашу землю Большой голод, он оставил жизнь только Мизинцу и Птенцу Куропатки…

— Займемся делом, — резко возразил Толстяк. Мужчины замолчали.

Птенец Куропатки, который слышал весь разговор, несмелым шепотом предложил:

— Может, пойти и рассказать про это остальным людям? Мизинец покачал головой.

— Разве другие откроют уши моим словам, если лживыми посчитал их самый лучший охотник рода?!

— Ты говоришь правду, — согласился Птенец Куропатки и тяжело вздохнул.

Невеселые вернулись молодые люди в свое жилище. Посредине шатра горел большой огонь и было тепло. Красные блики прыгали по закопченным шкурам, по лицам людей, тесно лежащих вокруг костра. Их было человек пятнадцать. Движения мужчин и женщин были вялыми. Изредка кто-нибудь, словно во сне, медленно переворачивался, подставляя теплу другой бок. Люди словно спали с открытыми глазами. Это значило — в стойбище пришла сытая жизнь.

Осенью через реку Аэму переплывало столько оленей, что женщины не успевали вытаскивать на прибрежные отмели заколотых охотниками животных, а вода реки становилась красной от крови, как от вечерней зари. Теперь мясные ямы были полны олениной, и потому род, обычно уходивший зимой в глубь лесов, где можно было добыть сохатого или выследить одинокого оленя и дождаться праздника жизни — весны, остался здесь, у оленьих переправ!

По спокойным и равнодушным лицам людей Мизинец понял, что в их шатре никто не знал про то, что Толстяк нашел жилище Страшного. А говорить им об этом нельзя, иначе в стойбище придет беда, и кто-нибудь отправится к Верхним Людям.

Юноши с трудом отыскали несколько потертых оленьих шкур и устроили свои нехитрые постели в глубине шатра.

— Мы взрослые, — сказал Мизинец, — нам тоже пора охотиться на Страшного.

— Толстяк прогонит нас.

— Разве мы не мужчины? — рассердился Мизинец. Он был еще зол на Толстяка, и ему хотелось поступать по-своему.

— Ты говоришь правду, но мы еще никогда не участвовали в празднике Поедания.

— Пусть. Завтра мы все равно пойдем с теми, кто отправится в лес.

— Прогонят нас, — с грустью сказал Птенец Куропатки, — и духи могут рассердиться.

Мизинец задумался, долго молчал. Птенец Куропатки был прав, но отказываться от того, чтобы увидеть охоту на медведя, Мизинец не хотел. Наконец он сказал:

— Мы сделаем так. Уйдем раньше всех в лес Я легко найду дорогу к жилищу Страшного, потому что Толстяк обязательно отмечал свой путь.

— А если Страшный убьет кого-нибудь из охотников, все скажут, что виноваты мы, потому что нарушили запрет. С Толстяком могут идти только ближайшие его друзья, те, кто собственными ушами слышал, как он трижды крикнул голосом Ворона.

Мизинец задумался.

— Хорошо. Мы пойдем после них и будем только смотреть. Быть может, потребуется и наша помощь.

— Так будет лучше… — неуверенно согласился Птенец Куропатки.

Юноши еще долго шептались о завтрашнем дне, пока не уснули, тесно прижавшись друг к другу, втянув головы через вороты меховых рубах, согревая тело своим дыханием, потому что к ночи костер угас.

Сон Мизинца был тревожным. Он слышал, как ворочались в темноте люди, вздыхали, сыто чмокали губами. Иногда он просыпался совсем и слушал ночь. Было тихо. Собаки не бродили по стойбищу, а в жилище через отверстие для дыма заглядывали звезды.

Но один раз сон сразу ушел от Мизинца. Не открывая глаз, он понял, что заветное время настало и, тихо тронув за плечо товарища, прошептал:

— Вставай. Солнце уже зашевелилось…

Юноши вытащили из-под шкур, на которых лежали, каменные ножи, спрятали их в складки меховых рубах и, осторожно ступая через спящих, стали пробираться к выходу. Здесь они на ощупь отыскали широкие лыжи, копья с гладкими березовыми древками и выбрались из жилища.

Первое, что они увидели в серых рассветных сумерках, — это свежий лыжный след, убегающий к лесу. Был тот след прям, как путь стрелы, пущенной из хорошего лука.

— Охотники ушли, — сказал Птенец Куропатки.

Юноши переглянулись, быстро привязали лыжи и заскользили по следу.

Через некоторое время, продолжая идти, не оборачиваясь, Мизинец сказал:

— Вместе с Толстяком к жилищу Страшного отправились Оленье Сало, Сухой Лист и Евражка.

Он мог бы не говорить этого, потому что Птенец Куропатки не хуже его понимал язык следов, но, по обычаю, тот, кто идет в походе первым, — главный, и Мизинец, преисполненный сознания своей важности, не мог промолчать.

Скоро лес сделался гуще, и юноши оказались среди голых и серых, как песок на речных косах, лиственниц. Зеленый мох на их костлявых ветках тоже был серым, потому что он умер до весны от ледяных ветров с Холодного моря.

Теперь лыжный след, по которому шли мальчики, не был прямым. Он крутился меж деревьев, спускался на лед замерзших ручьев в распадки, обходил завалы из деревьев и был похож на спутанный ремень, не собранный после броска на рога оленя.

Солнце вылезло из-за дальних сопок, чистое и блестящее. Длинные тени от деревьев легли на розовый снежный наст. Мизинцу стало жарко. Он откинул с головы меховой колпак. Теперь колпак болтался у него за спиной на тонком ремешке. Так было легче идти. Скоро на черные, смазанные жиром волосы юноши сел пушистый иней. От инея отяжелели ресницы.

Лыжный след вдруг свернул в широкий распадок, из которого летом бежал большой звонкий ручей. Сейчас же он промерз до самого дна и укрылся глубоким снегом.

— Давай поднимемся на гребень, — предложил Птенец Куропатки. — Оттуда будет видно, куда пошел Толстяк.

Мизинец молча согласился и стал взбираться на склон распадка.

На безлесый гребень они вышли крадучись, оглядываясь и прячась за большие камни. Инстинкт охотников повелевал им поступать так. Здесь, среди камней, на обдутой ветрами вершине их мог заметить и человек и зверь. Зато и они видели многое.

Лыжный след, по которому молодые люди только что шли, резко сворачивал в скалистое ущелье — узкое, заросшее деревьями и густым кустарником. По нему поднимались вверх, далеко отстав друг от друга, черные точки. Это шли охотники.

— Теперь я точно знаю, где жилище Страшного! — прошептал Мизинец, и глаза его заблестели от азарта и нетерпения. — Оно совсем близко. Летом я приходил сюда и видел следы Страшного на дне ущелья. Он тогда шел за хромой важенкой. Там, — юноша показал в сторону, куда шли охотники, — ущелье кончается высокими скалами, и важенке некуда было уйти. Страшный, наверное, убил ее. Он умный, он хорошо умеет устраивать засады. Там его жилище. Я знаю к вершине ущелья короткую дорогу.

Не дожидаясь ответа товарища, Мизинец побежал вперед. Юноши пересекли несколько глубоких логов, перевалили через острые гребни, отделяющие их друг от друга и, несмотря на то, что солнце поднялось уже высоко, и они долго были в пути, дыхание у них было ровное, а ноги не требовали отдыха.

Мизинец вывел друга точно на то место, о котором говорил. Выглянув из-за большой глыбы, нависшей над самым обрывом, юноши увидели: глубоко внизу лежала узкая каменная щель, и на дне ее, меж отвесных скал, щетинился расщепленными, искореженными стволами огромный завал. Видимо, долгие годы весенняя вода приносила сюда деревья и сбрасывала их вниз.