Айнсли велел слугам принести горячую воду и полотенца. Мерси попыталась отогнать воспоминания об отделениях госпиталя, забитых ранеными, чтобы не отвлекаться. Покинув Ускюдар, она испытала громадное облегчение. Она знала, что хорошо поработала, помогла многим солдатам. Но там она утратила значительную долю своей душевной чистоты и невинности, потому что столкнулась со многим таким, что было неподвластно ее воле. И еще она узнала, что не все люди хорошие. Война выпячивает лучшее и худшее в человеке, и бояться нужно не только тех, кто находится по другую сторону линии фронта.

Мерси вымыла руки, с удивлением заметив, что вода после этого осталась чистой. В госпитале она всегда приобретала красноватый оттенок. В точности так же, как бывало в Ускюдаре, ее руки слегка задрожали — не настолько сильно, чтобы кто-то, кроме нее, это заметил, но все равно это встревожило ее еще больше. Усилием воли она заставила руки слушаться. Отец Джона, человек, проявивший такое мужество на поле боя, не должен был подумать, что она трусиха.

Надев передник, позаимствованный у одной из горничных, она завела руки за спину, чтобы завязать тесемки…

— Позвольте мне.

Вздрогнув от удивления, она подняла глаза на Айнсли. В комнате зажгли много ламп, чтобы было побольше света. Его глаза, невероятно зеленые, выражали искреннее сострадание.

— Вы бледны, почти как сам Стивен. Уверены, что справитесь? — спросил он.

Она резко кивнула, чувствуя, что во рту стало совсем сухо.

— Мне уже приходилось иметь дело с эфиром.

— Вы храбрый человек, мисс Доусон.

— Вы мне льстите.

Его взгляд пробежался по ее лицу, и она поняла, что ошибалась в нем. Айнсли становился грозен, когда дело доходило до принятия решений, но он не был жестким человеком, и она подумала о нем иначе: возможно, до этого она сделала неправильное заключение и какой-то женщине очень повезет, если она заполучит его.

— Сомневаюсь, — произнес он так, будто они были заговорщиками. — Я довольно хорошо разбираюсь в людях. Наша семья снова окажется у вас в долгу.

— Я не хочу, чтобы Джон лишился отца. — Теперь, когда Мерси знала, что у Джона есть шанс расти под защитой Стивена, она готова была пойти на все, чтобы спасти его. — Вы позволите?

— Да, конечно. — Он смотрел на нее доверчиво и с надеждой, что для нее было облегчением и одновременно бременем.

Она быстро подошла к изголовью кровати. Прошло немногим более часа с тех пор, как она впервые увидела его ногу, но за это время Стивен как будто стал меньше. Он обманывал их, заставляя думать, что он здоров и полон сил. Теперь можно было не притворяться, и он позволил боли овладеть собою. Скулы у него выпятились, все тело горело огнем. Нельзя было терять ни минуты.

Она взяла стеклянный ингалятор с пропитанной эфиром губкой, осторожно прижала его к носу Стивена и серьезным тоном произнесла:

— Просто дышите.

Он оплел длинными тонкими пальцами ее запястье. Почувствовал ли он, как кровь пульсирует в ее жилах?

— Улыбнитесь мне, — попросил он.

— Я не могу. Не сейчас. В этом нет ничего веселого.

— Я не хочу, чтобы последним, что я увижу, стало ваше нахмуренное лицо.

— Вы не умрете. А когда проснетесь, я буду улыбаться вам, сколько вашей душе будет угодно.

Он покачал головой.

— Улыбнитесь.

Она могла бы и не удивляться его настойчивости. Он и прежде никогда не отступал в споре. И почему она решила, что он изменился? Он был упрям и не терпел, когда что-то шло не так, как ему хотелось. Но она не винила его за это. Она просто хотела, чтобы все поскорее закончилось. Закрыв глаза, она подумала о том первом разе, когда он улыбнулся ей. Она до сих пор помнила ту озорную, немного насмешливую и ужасно самоуверенную улыбку. Он как будто ничего не воспринимал всерьез, и на несколько мгновений ей показалось, что она тоже на это способна.

Открыв глаза, она заставила уголки рта приподняться, складкам на лбу разгладиться, глазам засверкать.

— А теперь, майор… Стивен, — произнесла она беспечным тоном, хотя на душе у нее скребли кошки, — следуйте моим указаниям. Сделайте глубокий вдох.

Она снова прижала ингалятор к его лицу. Веки его отяжелели, потом задрожали и закрылись. Темные густые ресницы, совершенно не соответствующие светлым волосам, опустились и замерли.

Насколько могла судить Мерси, прекрасные голубые глаза снова откроются нескоро.

Глава 5

Каждый раз, когда нестерпимая боль в ноге вырывала его из темноты забытья, она вливала что-то густое ему в горло, и он снова низвергался в бездну. Единственным утешением было то, что, пока он не погружался полностью в сладостное безболезненное состояние, она гладила его лоб холодными пальцами и вытирала грудь влажным полотенцем.

В эти несколько секунд, пока сознание все еще реяло где-то поблизости, он думал о том, как долго еще доктор будет кромсать его ногу. Или он уже закончил? Поэтому в него вливают какую-то жидкость, а не дают дышать эфиром? Все превратилось в тревожный водоворот боли и абсолютной пустоты.

Когда он очнулся, не ощущая боли, его охватил панический страх. Он испугался, что остался без ноги. Он не чувствовал ее. Отбросив одеяло, попытался нащупать ее.

Его встретили руки Мерси, ладонь к ладони, холод к огню.

— Нет-нет, не трогайте. Должно зажить.

— Ее нет! Я не чувствую ногу! Он ее отрезал!

— Нет. Это просто лауданум.

Нужно было попросить у нее еще. Тогда паника развеялась бы. И на ее место пришла бы боль. Если бы страха не стало, он почувствовал бы боль. Ему захотелось объяснить, почему ему так важно не потерять ногу. Он уже лишился памяти, и мысль о том, что можно лишиться чего-то еще, была невыносима. Нужно было рассказать ей раньше. Во время прогулки по саду. Жаль, что там не было роз, он мог бы наломать ей букет. Он обрезал бы шипы, прежде чем отдать их ей. Ему хотелось сунуть фиалку ей за ухо. Ему хотелось положить ее на клевер, чтобы солнце грело их кожу, пробуждая страсть.

Странно. Как странно, что, запутавшись в собственных мыслях, он все равно ощущал ее очарование, ее притягательную силу. Ему захотелось прижать ее к себе, поцеловать. Захотелось поговорить с ней, узнать ее тайны, выведать, о чем она мечтает. Он хотел заставить ее улыбнуться.

Но не тем жалким подобием улыбки, которое она выдавила из себя, прежде чем он поддался воздействию эфира. То была скорее вымученная гримаса, чем улыбка. Он хотел увидеть ее настоящую улыбку, вызванную радостью. И еще он хотел, чтобы улыбку эту сопровождал тихий смех, веселый, беззаботный смех: так она могла бы смеяться, бегая босиком по полю нарциссов.

Она то возникала у него перед глазами, то исчезала.

— Почему вы отдались мне? — Он не знал, подумал ли, произнес ли эти слова вслух.

Ответа не последовало. Но вопрос как будто повис в воздухе. Причины ее поступка остались тайной. Он не любил тайны.

Ему показалось, что он услышал плач ребенка. После этого она исчезла. Он не хотел, чтобы она уходила. Почему? Почему она была так важна для него? Кто она?

Вспомнить. Нужно вспомнить. Наверняка здесь, в этом необъятном водовороте где-то витают ответы, которые можно найти и выхватить. Однако разум его здесь работал не лучше. Хуже. Тут было горячо. Возможно, он попал в ад. Наконец-то. Он не раз поступал плохо, эгоистично и знал, что попасть в рай ему не суждено.

Нога. Он должен был найти свою ногу. Сейчас, пока она ушла. Но, когда он потянулся к ноге, ее пальцы неожиданно поймали его руку, и она зашептала ему что-то непонятное. Он просто хотел проснуться.

Напиться виски ее глаз. Попросить прощения. Все исправить.

Жар стал усиливаться так стремительно, что Мерси не на шутку испугалась. В ноге Стивена доктор Робертс обнаружил кусочек стали, похожий на кончик сабли. Он предположил, что в последнее время, когда Стивен начал выздоравливать и больше двигаться, инородный предмет стал продвигаться к поверхности, повреждая плоть.