Увидев надпись красными чернилами «Дилейн Талбот», я рассмеялся.

Мне вспомнилось, с какой сексуальной улыбочкой она смотрела на меня на балу «Алого лотоса», когда отшивала. Я знал, что среди наших клиентов и их коллег уже поползли о ней разные слухи. Мне стало чертовски любопытно, зачем это Скотту папка с именем моей будущей победы. Открыв ее, я пробежал глазами документ.

Удовлетворенная улыбка заиграла на моих губах: передо мной лежал контракт, по которому два года жизни Дилейн отдавались в распоряжение некого Ноя П. Кроуфорда.

— Чтоб я сдох! Ах, Ной, Ной! — покачал головой я.

— Я знал, что тебе понравится, — с довольной ухмылкой проговорил Скотт.

— Почему ты мне сразу не сказал, что мы ждем такого клиента?

— Я не знал, что он придет. Он же не дурак. Приходил анонимно, дал только мне свой номер и сказал, чего хочет. Он искал девственницу. Я, честно говоря, не думал, что когда-нибудь снова его увижу, — шансов найти девственницу, готовую продать невинность, почти нет. И тут за день до аукциона появляется Дилейн Талбот. — Он махнул на папку. — Я позвонил ему, и он ответил, что у него, вероятно, получится прийти на аукцион, и не смогу ли я на всякий случай оставить для него место. Представь, как я удивился, когда Ной Кроуфорд действительно явился в клуб.

— Еще бы, — рассмеялся я, глядя на автограф Ноя рядом с подписью Дилейн.

Я закрыл папку и бросил ее обратно Скотту. Я бы с удовольствием оставил ее себе, но не надо было делать этого при Скотте. А так я по крайней мере знал, где хранится контракт и что я могу получить к нему доступ в любое время. С этой бумажкой мне ничего не стоило шантажировать Кроуфорда, но Скотт, конечно, никогда не отдаст мне ее, ведь это может поставить под удар весь его бизнес.

Весь, и аукцион и кокаин. Не говоря уже о том, что и поставщикам, и остальным связанным с ним людям очень не понравилось бы, узнай они, что Скотт проговорился и могут всплыть их грязные делишки. Таких людей лучше не дразнить.

Мне просто нужно было понять, как использовать это открытие в своих целях без риска для жизни.

— Если ты решишь рассказать Ною, не называй моего имени, — сказал Скотт, пряча папку обратно в стол. — А если он узнает, лучше предупреди меня, чтобы я успел убраться отсюда. Я говорю серьезно, Стоун. Люди, с которыми я веду дела, церемониться не будут.

— Не волнуйся, Скотти. Кроуфорд не станет лезть на рожон, если почувствует, что пахнет жареным. К тому же я знаю, как получить то, что нужно, не подставляя тебя.

Я не был уверен, что мой план сработает, но главным стало то, что я наконец победил. О том, что произошло между нами в офисе этим утром, никто не знал — я ничего не смог бы доказать, как бы мне ни хотелось смешать имя Кроуфорда с грязью. Но это?! Когда все записано на бумаге, уже не отвертишься.

«Алый лотос» можно было считать моим.

2

ОДНО НА ДВОИХ

Лейни

Почему в больничных палатах всегда так холодно? Будто сама смерть засунула сюда свою беспощадную руку и украла тепло. Как ни стараются в больницах сделать уютным и домашним помещение, которое, возможно, станет последним в жизни ваших любимых, от самой мысли о том, что близкий тебе человек доживает последние дни, часы или даже минуты, ты перестаешь замечать все вокруг. И этот вечный запах лекарств, смешанный с духом телесных немощей, болезни и смерти! От этого все начинает казаться слишком настоящим, слишком близким.

Мне захотелось убежать оттуда без оглядки, найти Ноя и просто не думать о том, что, скорее всего, я вот-вот потеряю маму. Но я не могла. Во-первых, я не простила бы себе, если бы оказалось, что это действительно ее последние часы, и, во-вторых, Ной отказался от меня. Это было все равно, что бежать от одной беды к другой, такой же смертельной и безнадежной. Я сейчас была там, где была нужна.

Со мной в больницу приехала Дез. И Полли. Слава Богу, она догадалась привезти мне что-то потеплее того до неприличия короткого красного платьица, в котором я собралась выйти из дому. Если бы отец увидел меня в таком наряде, он бы, наверное, получил удар и оказался на больничной койке, по соседству с мамой. И вот теперь я стояла у окна в черном вязаном платье-свитере и черных сапожках. Ничего сексуального, ничего изысканного. Думаю, вид у меня был довольно тоскливый, такой же как мое настроение. Опустевшее сердце все еще горевало, но предчувствовало, что впереди испытания куда более тяжкие. Потеря единственного мужчины, которого я могла полюбить, стала для меня страшным ударом, но скорая потеря матери просто лишала меня желания жить.

От этой мысли безысходность, которую я почувствовала у себя в груди, усилилась в десять раз, как будто царивший в комнате холод каким-то образом просочился прямо мне в сердце. Мама была моей лучшей подругой. Всегда. Не такой, как Дез, и даже не такой, какой стала Полли. Мама была чем-то большим. Она знала меня лучше, чем кто бы то ни было, ведь я была ее живым продолжением, ее кровиночкой. Мне не нужно было даже рта раскрывать, чтобы она поняла, что я чувствую, что думаю. И она, как человек более опытный, всегда лучше знала, что и когда мне нужно было услышать, заставляла меня слушать, даже когда мне этого не хотелось. Большинство детей не признаются в этом, но моя мама оказывалась права почти всегда. Никогда больше не увидеть ее теплой улыбки, никогда больше не услышать заразительного смеха, никогда больше не почувствовать теплоты ее нежных объятий и ее запаха… Сама мысль эта была для меня невыносима.

— Лейни? Хочешь кофе? — спросил отец, отрывая меня от раздумий.

Я повернулась к нему и слабо улыбнулась. Это было в его духе. Его жена умирала, и он, не видя способа отвратить неминуемое, нашел другой объект для заботы. Я взяла кофе. И только теперь заметила, как исхудало его лицо. Под глазами темнели круги, и, судя по щетине, последний раз он брился очень давно. Я знала, что отцу бесполезно напоминать, что нужно и о себе подумать, поэтому молча улыбнулась.

Глядя на спящую маму, я прижала бумажный стаканчик к груди в надежде, что хотя бы его тепло согреет сердце. Если смотреть правде в глаза, единственным, что могло помочь мне справиться с душевной болью, было полное выздоровление матери. Впрочем, крепкие объятия Ноя и его обнадеживающий шепот, напоминающий, что все будет хорошо, тоже, наверное, помогли бы. Я скучала по нему, и мне отчаянно хотелось, чтобы он оказался здесь, рядом со мной. Но у судьбы, думаю, были на нас другие планы. Надо же, как все вышло. Ной разорвал наш контракт именно для того, чтобы я успела увидеть смерть мамы и получила возможность оставаться дома и заботиться об отце, жизнь которого без жены наверняка превратится в бессмысленное жалкое существование. Я задумалась: что, если это моя греховная связь с Ноем каким-то образом вывела из себя судьбу и происходящее является расплатой за мое поведение?

— Мистер Талбот? — донесся от двери знакомый голос. Подняв взгляд, я увидела высокого врача с каштановыми волосами. Он достал ручку из кармана белого халата и начал что-то писать в открытой папке. — Здравствуйте. Я доктор Дэниел Кроуфорд. Теперь я буду лечащим врачом вашей жены, и я же проведу операцию. Если вы не возражаете, конечно.

Дэниел Кроуфорд. Милый и симпатичный дядя Ноя. Мое сердце тихонько вздохнуло. Но от облегчения, не от желания. Лишь одного Кроуфорда я хотела, и его здесь не было. И потому мое сердце вздохнуло второй раз.

Дэниел посмотрел на отца, потом на меня с теплой, приветливой улыбкой и опять перевел взгляд на Мака.

В других обстоятельствах мама сама принимала бы решение о том, как будет проходить ее лечение, но сразу после поступления в больницу ее напичкали снотворным и успокоительным. Ее врач заверил нас, что так лучше, что это уменьшит вероятность перевозбуждения, которое при слабом сердце противопоказано.

Поэтому Маку и пришлось принимать все решения. По-моему, медсестры и доктора обрадовались, что ему, а не мне. После того как я ворвалась в больницу, раскричалась и начала требовать, чтобы все подняли свои задницы и спасли маму, они посматривали на меня с опаской. Дез и Полли, как могли, пытались меня утихомирить, но лишь угроза охраны выставить меня из больницы в конце концов заставила меня успокоиться.