— Так что же?! — потеряв терпение, закричал Бевзлин.

— Что бы ни случилось, ты оставишь меня в живых.

Бевзлин вскинул брови и некоторое время молча рассматривал Надю. На лице его играла привычная улыбка, но он был озадачен, он не ожидал столь скромной и столь дерзкой просьбы.

— Разве у тебя есть основания думать, что я...

— Да! — перебила его Надя.

— И для тебя имеет значение то, что я сейчас отвечу?

— Да.

— Хорошо... Я обещаю, что не причиню тебе ни малейшего вреда. Ты можешь оставаться в моей фирме, можешь уходить... Ты свободна. Нас слишком многое связывает, чтобы...

— Ладно, — Надя поднялась. — Договорились. Я сообщу, когда буду что-то знать. Когда мы с ним встретимся, где, зачем...

— Зачем — я догадываюсь, — улыбнулся Бевзлин. — Но постараюсь вмешаться.

— Не оплошай! А то до сих пор у тебя случались срывы с этим парнем, досадные срывы, Толик! — Надя поцеловала Бевзлина в щеку и, махнув рукой уже от двери, вышла из кабинета.

Бевзлин проводил ее улыбчивым взглядом и, лишь когда дверь за женщиной закрылась, сделался озабоченным. Прошелся по кабинету, легкий, стремительный, молодой, остановился на секунду у громадного окна, окинул взглядом простирающийся внизу город, снова пересек по диагонали весь кабинет и, наконец, смог сесть за стол. Потерев тонкими пальцами виски, он похрустел теми же пальцами, как бы переламывая их, и с облегчением откинулся на спинку стула.

— Все ясно, — проговорил он. — Будет денег просить. Ну, что ж, пусть просит.

Пообещаю. А если станет плохо себя вести, обещать перестану.

Странный телефонный звонок прозвучал вечером в кабинете Пафнутьева.

Рабочий день закончился, наступили ранние весенние сумерки, в раскрытую форточку стекал прохладный воздух. Откинувшись на широкую спинку скрипучего своего кресла и закрыв глаза, Пафнутьев пытался лицом ловить свежие потоки воздуха, улыбаясь расслабленно и благодушно. Еще один день окончился, он выжил, только что Вика сообщила по телефону, что зажарила на сковородке кусок мяса размером в две ладони и ждет его с нетерпением.

В этот момент и раздался резковатый в комнатных сумерках звонок. Пафнутьев уже не ждал никаких вестей, и сердце его сразу отозвалось несколькими тяжкими ударами — не к добру звонок. По каким-то ему самому неведомым признакам он всегда знал заранее, будет ли разговор приятный или же нервный, тревожный.

— Да! — сказал он в трубку. — Слушаю.

— Павел Николаевич? — голос был знакомый, но Пафнутьев никак не мог вспомнить — кто же это? Но телефонный гость сам назвался. — Невродов тебя беспокоит, на ночь глядя. Не возражаешь?

— Всегда рад! — как можно приветливее отозвался Пафнутьев. Но понял, догадался, почувствовал — тяжелый будет разговор, не звонят областные прокуроры в такое время, чтобы сообщить нечто радостное не звонят, чтобы спросить о самочувствии или поздравить с днем свадьбы. Другие у них поводы, другие задачи и требования.

— Как жив-здоров? — продолжал спрашивать Невродов, оттягивая главное, ради чего он и позвонил.

— Очень хорошо! — не сбавляя темпа, отрапортовал Пафнутьев.

— Судя по твоему тону, тебя и сновидения посещают самые счастливые, добрые, полные радостных предзнаменований, а, Павел Николаевич?

— Мне снятся большие ласковые собаки, они лижут меня своими розовыми, влажными, горячими языками, трутся об меня своими мордами и по-кошачьи мурлыкают мне прямо в ухо.

— А мне снятся пауки, лягушки, змеи и прочая нечисть, — грустно поделился прокурор.

— Что-нибудь съел и, наверное, плохое? — предположил Пафнутьев.

— Ладно, Павел Николаевич... Мое меню обсуждать не будем. И без того есть, о чем поговорить... Один человек был у меня недавно... О том, о сем поговорили.

Ничего так, парень, башковитый. И дела умеет делать, и законы соблюдает, и налоги платит исправно.

Эти слова никак не вписывались в облик Невродова. У прокурора должен быть обвинительский уклон в словах, мыслях, поступках. Такая у него работа, за это он деньги получает. А тут прямо адвокат, а не прокурор. Не должен он хвалить человека вот так взахлеб, не станет ради этого звонить старому своему соратнику Пафнутьеву. Если же он это делает, значит, есть у него для этого причина, а причина может быть только одна...

— Он у тебя сейчас сидит? — прямо спросил Пафнутьев.

— Да, — замявшись, ответил Невродов.

— Меня не слышит?

— Нет. Кстати, он знает тебя, хорошего о тебе мнения... Бевзлин его фамилия. Слышал?

— Приходилось.

— Жалуется Анатолий Матвеевич, нехорошо ты себя ведешь. Обижаешь. И сотрудники твои ведут себя неуважительно по отношению к Анатолию Матвеевичу.

— Виноват, — сказал Пафнутьев. — Я уже провел с ними работу, одного даже уволил.

— Уволил? — удивился Невродов, явно не для Пафнутьева, для Бевзлина, который сидел в его кабинете, было предназначено это восклицание. Пафнутьев хорошо представил себе, как тот развалился в кресле, забросив ногу на ногу, как радостно улыбается и как молодо лучатся его глаза.

— Да! Я не намерен работать с людьми, которые не умеют прилично себя вести! — продолжал Пафнутьев угодливо и усердно.

— Правильно, от таких надо избавляться! — подыграл ему Невродов. Но в голосе его оставалось беспокойство, может быть, зависимость — такие нотки в разговоре Пафнутьев чувствовал остро и безошибочно. Юлил Невродов, это было совершенно очевидно. Но когда перед тобой юлит большой человек, это чревато.

Опасно держать слона за хвост, даже когда он удирает от тебя сломя голову. И Невродов недолго будет юлить, спохватится, вспомнит, кто он, как называется его должность, и голос его окрепнет, зазвенит в нем металл, гневно и яростно. Но пока, похоже, до этого дело не дошло. — Павел Николаевич, — проговорил Невродов несколько смущенно. — Анатолий Матвеевич уважаемый человек, его знают в нашем городе давно и с самой лучшей стороны...

— Брать его пора, — ответил Пафнутьев, отбросив все дипломатические обороты.

— Ни в коем случае!

— Он оставил следы на трупе.

— Сейчас это не имеет слишком большого значения. Дошли слухи, что ты плетешь вокруг него свои сети, это правда?

— Да.

— Не надо, Павел Николаевич. Это все недоразумение. Я во всем разобрался, у меня нет никаких сомнений в том, что Анатолий Матвеевич...

— Валерий Александрович! Вы решили позвонить мне в присутствии этого хмыря. Как я понимаю, не по своей воле. До сих пор мы с вами работали вместе, были единомышленниками и не подводили друг друга. Я правильно понимаю положение?

— Да, вполне.

— Я остался один?

— Нет, Павел Николаевич. Все осталось по-прежнему.

— Я могу ваши последние слова принять всерьез?

— Да. Вы обязаны это сделать.

— Он торгует младенцами, умерщвляет стариков, завел бордель, вокруг него постоянно гибнут люди...

— Возможно. Видите ли, Анатолий Матвеевич намерен выставить свою кандидатуру в губернаторы нашего города. И у меня нет сомнений в его победе. Он депутат, проявляет большую заботу о горожанах, можно сказать, содержит роддом, заасфальтировал рынок, оплатил новую крышу на здании школы... Кроме того, он три месяца платил зарплату учителям, без него они попросту все бы вымерли от голода.

— Так, — крякнул Пафнутьев.

— Я хочу, чтобы вы все это знали, — произнес Невродов тем странным голосом, который позволял толковать его слова по-разному — то ли он сообщал сухую информацию, то ли предупреждал, или же хотел насторожить. — Прошу обратить внимание, Павел Николаевич, на еще одно важное обстоятельство... Анатолий Матвеевич вхож в ближайшее окружение президента. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Да, и очень много. О президенте, в основном.

— Завтра-послезавтра забросьте мне все бумажки, которые у вас собрались. Я сам поговорю с Анатолием Матвеевичем и задам ему вопросы, которые покажутся мне уместными.

— Нас двое? — снова спросил Пафнутьев.

— Да.