— Да все о том же... Ладно, замнем для ясности. Ты же знаешь, за мной не заржавеет.

— Павел Николаевич! Я всегда верил, всегда в моей душе теплилась надежда!

Когда я думаю о вас, все мое существо...

— Слушаю тебя. Очень внимательно слушаю.

— Значит так... Я прослушал пленку, которую вы мне дали и понял все, о чем там говорится.

— Слава тебе, Господи! — вырвалось у Пафнутьева.

— Не спешите, Павел Николаевич, произносить такие жестокие слова, не спешите. Я расшифровал треск набираемого телефона. Вас, конечно, интересует, какой номер набрал злоумышленник? Ему не удалось замести следы. Когда дело попадет к эксперту Худолею, все уловки бесполезны и тщетны. Вот номер, по которому звонил злодей некоему Борису Эдуардовичу, — и Худолей, приблизившись к столу Пафнутьева с каким-то вычурным телодвижением, положил на стол кассету и небольшой листок бумаги с цифрами. На Андрея он взглянул с нескрываемой горделивостью — вот так, дескать, надо работать.

— Удалось, значит, — пробормотал Пафнутьев.

— Вы сомневались?! — взвыл Худолей и на этот раз обернулся к Андрею, ища сочувствия.

— Родина тебя не забудет, — сказал Пафнутьев деловым тоном, давая понять, что разговор окончен.

— Надеюсь, — и Худолей холодновато окинув взглядом кабинет, вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Наступил момент, которого Пафнугьев ждал, которого опасался, но который, тем не менее, поторапливал. Пора было объявить противнику, что он принял вызов и готов к схватке. Здесь важно было не заявить о себе преждевременно, не сорваться. Но для того, чтобы напрямую выйти на фокусников, как выразился Андрей, нужны были сильные козыри, а их не было. Взорванное ателье, старик, убитый в какой-то камере — этим их не возьмешь. И фотография в газете не может быть козырем. Пока в более выигрышном положении сами фокусники — они потерпевшие, они потеряли двух человек, и правосудие не смогло достойно покарать кровавого маньяка.

Но знал Пафнутьев и не один раз испытывал надежный прием — не надо давить, уличать, обвинять. Достаточно поинтересоваться, напомнить о себе, простовато и неуклюже, глуповато и безобидно. И не вытерпит противник, не сможет сохранить спокойствие и невозмутимость — обязательно покажет зубки, коготки, торжествующе и хищно сверкнет глазками. Не подводил еще Пафнутьева этот простенький прием, да никого он никогда не подводил и не мог подвести, поскольку выверен веками, поскольку великий народ, прошедший через тысячелетия, освятил этот прием своим характером, нравами, привычками, сделал формой общения, как с друзьями, так и с врагами, как с начальством, так и с подчиненными. Хороший прием, в любую секунду он позволял и проявить твердость, и слинять, когда к этому вынуждают обстоятельства. И Пафнутьев, глядя на ряд цифр, написанных неуверенной, подрагивающей рукой Худолея, уже прикидывал будущий разговор, и струились, струились в его сознании вопросы-ответы. Опыт, какой-никакой умишко, сохранившаяся непосредственность позволяли Пафнутьеву худо-бедно предвидеть события, содержание предстоящих разговоров, результаты будущих допросов. Когда Пафнутьев взглянул на Андрея, тот подбадривающе кивнул, вперед, дескать, Павел Николаевич.

— Ни пуха! — сказал он.

— К черту! — и Пафнутьев набрал номер. Гудки пошли какие-то разноголосые — все ясно, телефон с определителем, и хозяин кабинета уже пытается вспомнить номер, вспыхнувший на табло. Не вспомнит, потому что Пафнутьев звонил ему первый раз.

— Да! — раздалось, наконец, в трубке басовито и напористо.

— Здравствуйте, — произнес Пафнутьев улыбчиво.

— Слушаю вас! — собеседник не пожелал принять благодушный тон.

— Простите, я хочу поговорить с главой фирмы «Фокус».

— Слушаю вас!

— Это Борис Эдуардович? — терпеливо спросил Пафнутьев, прекрасно сознавая, какое раздражение он вызывает там, в неведомом ему кабинете.

— Да! Что вам угодно?

— Еще раз простите... Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?

— Шанцев.

— Вас беспокоит Пафнутьев. Наверное, вы меня не знаете?

— Впервые слышу.

— Пафнутьев Павел Николаевич... Запишите, пожалуйста, вполне возможно, что это вам пригодится.

Вязкая настойчивость Пафнутьева сделала свое дело. Борис Эдуардович Шанцев на том конце провода понял, что не станет случайный человек говорить столь бесцеремонно, а если ведет себя вот так, значит, есть у него на то основания.

— Записал.

— Теперь должность... Начальник следственного отдела прокуратуры.

— A! — радостно закричал Шанцев. — Павел Николаевич! Господи! Есть у меня ваш телефон, есть все ваши данные... Я сам собирался звонить вам, хотел пригласить к себе для разговора!

— И я хотел пригласить вас к себе для разговора, — улыбнулся Пафнутьев в трубку. — Давайте встретимся, если уж наши желания совпадают. А? Приходите завтра с утра, Эдуард... Простите Борис Эдуардович! Сможете?

— Уезжаю, Павел Николаевич! Простите великодушно! Никак не смогу!

— Надолго?

— Неделя, полторы... Дела... А тут еще двое погибших... Это такая трагедия для всего нашего коллектива... Мы в ужасе! Можете поверить? Остановилась вся работа. Только и разговора... Отличные были ребята, Павел Николаевич! Остались семьи, малые дети, юные жены... Что делать — ума не приложу! Если уж в нашем городе такой разгул бандитизма... Голова идет кругом! До чего дошло — престарелые ветераны берутся за ножи! Что же будет завтра?! Кстати, когда суд?

Ведь ему же расстрел положен, не меньше!

— Не будет расстрела, — тихо обронил Пафнутьев.

— Пожизненное?

— И пожизненного не будет.

— Почему?! Павел Николаевич?!

— Помер старик. Этой ночью в камере помер, — последние слова Пафнутьева были ловушкой. Нужно было обладать настоящим талантом актера, чтобы ответить непосредственно и легко. Человеку, непричастному к кровавым событиям последних дней, человеку совершенно постороннему это сделать нетрудно — он может и замолчать, и ужаснуться, и воскликнуть что-нибудь заурядное. Но человек, хоть как-то замешанный в преступлении, все-таки должен обладать особыми способностями, чтобы вывернуться и не выдать себя неуместным словом, тоном, замечанием. И похоже, Шанцев обладал ими в полной мере.

— Помер? — воскликнул радостно. — Свершилась, значит, кара небесная?

— Свершилась, — кивнул Пафнутьев разочарованно. Шанцев из подготовленной западни сумел выскользнуть.

— От чего помер?

— Бог его знает... Сердце, наверное.

— Неужели у такой сволочи может быть сердце? — спросил Шанцев с нескрываемой ненавистью и только после этих слов к Пафнутьеву вернулась его обычная настороженность, а то уж больно ласков был его собеседник.

— Повидаться бы, Борис Эдуардович.

— Зачем? О чем говорить будем, Павел Николаевич?

— Мне непонятно, почему Чувыорову так хотелось убить именно ваших ребят.

— А что тут непонятного — маньяк. Умом старик тронулся. Крыша поехала.

— И дело закрыть?

— Конечно!

— Так не бывает. Чувьюров не показался мне сумасшедшим.

— А мне показался! — брякнул Шанцев и этим допустил ошибку.

— Вы были с ним знакомы?

— Я сужу по его действиям, Павел Николаевич, — назидательно произнес Шанцев, и Пафнутьев понял, что легкой победы не будет. — Уж если он в кабинете начальника милиции за нож хватается, о чем говорить? Маньяк он и есть маньяк.

Поступки непредсказуемы, поведение злобное, сознание сумеречное. Человек явно опасный для общества. Удивляет меня во всей этой истории только одно — почему его не изолировали раньше? Раньше надо было к психам посадить.

— Видимо, не сочли нужным, — вяло проговорил Пафнутьев, понимая, что эту схватку проигрывает. Позиция Шанцева оказалась достаточно надежной. С налету, с повороту его не возьмешь, тут нужна подготовка основательная, обкладывать его нужно, как медведя в берлоге. — А вам не кажется странным, что Чувьюров совершает одно убийство, затем через неделю пытается совершить второе и в обоих случаях жертвами оказываются сотрудники фирмы «Фокус»?