Мне помогал в моих исследованиях по вопросу о Федоре Козьмиче один молодой человек, Николай Аполлонович Лашков, бывший чиновник особых поручений при новгородском губернаторе, графе Медеме. Лашкова я дважды посылал на мои средства в Сибирь, где на местах он сделал самые подробные справки и составил весьма интересный доклад обо всех сказаниях, толках, рассказах, анекдотах о старце Федоре Козьмиче, слышанных им во время его путешествия. Кроме того, Лашков посетил по моему поручению массу монастырей в различных местностях России для выяснения того же вопроса. Им было встречено немало затруднений, и главным образом от духовенства, которое не то не доверяло его полномочиям, мною данным, не то опасалось для себя неприятностей при осмотрах им разнородных архивов, особенно монастырских.

Что же известно до сих пор о старце Федоре Козьмиче? Что достоверно? Что нужно отбросить в область легенд?

Старец появился в Сибири в 1837 году, жил в различных местах[4], ведя всюду отшельническую жизнь, пользуясь всеобщим уважением окрестного населения и никому не обнаруживая своей личности. Его не раз навещали духовные лица, местные архиереи и случайные путешественники, особенно после его окончательного переселения в Томск.

В 1859 году, по приглашению томского купца Семена Феофановича Хромова, старец Федор Козьмич перебрался к нему на жительство, имея отдельную, скромную келью, где он и скончался 20 января 1864 года, в глубокой старости. В ограде Томского Алексеевского монастыря была видна еще недавно могила старца, совсем скромная, с обыкновенным крестом, на котором сделана следующая надпись: «Здесь погребено тело Великаго Благословеннаго старца, Федора Козьмича, скончавшагося в Томске 20 января 1864 года». Могила пользуется большим почетом у набожных слоев общества города Томска, она также уже многие годы посещается и путешественниками. Из известных лиц могилу эту посетили ныне благополучно царствующий государь, будучи еще наследником, во время своей поездки по Сибири, а раньше этого великий князь Алексей Александрович и член Государственного совета Галкин-Враской, который возобновил могилу старца, устроив на ней род часовни.

Кроме покойного Н. К. Шильдера, который упомянул (в IV т. своего труда) о рассказе двух сосланных придворных служителей, якобы признавших в лице старца государя Александра Павловича, тот же эпизод встречается в брошюрах о Федоре Козьмиче с другими еще, тому подобными, сообщениями; о сходстве старца с императором Александром I Шильдер, впрочем, и сам говорит (стр. 447, т. IV):

«Лицо старца напоминает несколько черты императора Александра Павловича».

Конечно, такого рода заметки, как в брошюрах о Федоре Козьмиче, так и в истории Александра I Шильдера, должны оставлять впечатление, но однако все это только поэтические отблески легенды, весьма заманчивой, но не имеющей под собой никакой почвы. Так, например, в числе вещей, оставшихся в келье старца, находится икона «Почаевской Божьей Матери в чудесах» с инициалами «А», еле заметными, но которым придавалось особое значение; самая же икона очень попорчена, части ее недостает, и, очевидно, она подверглась порче от времени. Из вещей старца остались в келье: суконный черный кафтан, деревянный посох, чулки из овечьей шерсти, кожаные туфли, две пары рукавиц из черной замши и черный шерстяной пояс с железной пряжкой. Все остальное в келье новейшего происхождения, особенно масса икон, пожертвованных различными лицами, а также два портрета императора Александра I, один в коронационном облачении, купленный Хромовым в Петербурге, на Апраксином рынке, а другой, меньшей величины, копия с портрета Доу, неизвестно кем здесь же, в келье, повешенный.

Купец Хромов знал, конечно, что творил, поместив такого рода портрет в келье старца после своей известной поездки в Петербург, а его наследники рады были бы так или иначе заинтриговать публику и делали даже негласные предложения о приобретении высокопоставленными лицами кельи Федора Козьмича. Может быть, заслуживают некоторого внимания следующие рукописные остатки от старца: 1) два листочка в виде ленты, на которых (с обеих сторон) имеются отдельные слова, обрывки изречений, буквы, цифры и 1837 год с числом 26 марта, будто бы написанная самим Федором Козьмичом, что вполне возможно; 2) конверт с надписью: «Милостивому государю Семиону Феофановичу Хромову от Феодора Козьмича» и 3) копия с оставленной записки старца Федора Козьмича от 2 июня 1849 года. Все эти три документа, вероятно, находятся еще и теперь у наследников Хромова и были в оригиналах предоставлены в мое распоряжение; с них были сняты увеличительные фотографии, находящиеся у меня, а оригиналы с благодарностью отправлены обратно в Томск. Первый из трех документов именуется «тайной» Федора Козьмича. Несмотря на самые тщательные розыски ключа к этой записке, до сих пор не удалось еще никому разгадать эту «тайну» или дешифровать текст. Что касается конверта, где ясно и твердым почерком написано: «от Федора Козьмича», то он был передан специалистам по разбору почерков; все имеющиеся на конверте буквы в отдельности увеличены и сравнены с другим конвертом, написанным рукой императора Александра I, но всеми экспертами единогласно было признано, что не имеется ни малейшего сходства, как в общем характере, так и в отдельных буквах, между обоими почерками. Третья же записка представляет собой набор изречений из Священного Писания, и трудно догадаться, по какому поводу она была написана. Так как эта записка — копия, а не подлинник, то она имеет наименьшее значение.

Этими скудными данными исчерпывается почти все то, что удалось собрать нам по поводу сибирского старца. Материал, к сожалению, небольшой и не дающий никаких положительных данных для выяснения его личности.

Обратимся теперь к событиям, происходившим в ноябре 1825 года в Таганроге. Император Александр Павлович заболел 4 ноября в Мариуполе, возвращаясь из поездки по Крыму, но еще до этого, а именно в Бахчисарае, он почувствовал первые приступы злокачественной лихорадки. На другой день, 5 числа, государь прибыл в Таганрог и слег в постель. Бывший при особе государя генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский вел подробный журнал о ходе болезни монарха, начатый 5 ноября. Этот журнал напечатан целиком у Шильдера. Сопровождавшие его величество медики Виллие и Тарасов также оставили подробные отчеты о болезни государя. На записки врача Тарасова неоднократно ссылается Шильдер в своей истории. Когда 19 ноября Александр I скончался в Таганроге, было сделано вскрытие его тела, которое было набальзамировано. Протокол вскрытия тела подписан девятью врачами, а именно: лейб-медиком баронетом Виллие, лейб-медиком Стофрегеном, докторами: Рейнгольдом, Тарасовым, Добертом, Лакиером, лекарями: Яковлевым, Васильевым и Александровичем. Скрепил протокол генерал-адъютант Александр Иванович Чернышев в следующих выражениях: «Видел описанные медиками признаки и при вскрытии тела его императорскаго величества государя императора Александра Павловича находился. Генерал-адъютант Чернышев». Кроме того, был сделан французский перевод этого акта. Все эти данные напечатаны у Шильдера, и если я упомянул о них, то только потому, что покойный наш историк придавал особое значение этим мелочам. Так, например, акт о кончине государя подписан двумя генерал-адъютантами, бароном Дибичем и князем П. М. Волконским, и двумя врачами, Виллие и Стофрегеном, а вышеприведенный протокол о вскрытии тела скреплен лишь генерал-адъютантом А. И. Чернышевым. Шильдер обращал особое внимание на эту разницу в количестве подписей, удивляясь, отчего протокол о вскрытии тела подписан только Чернышевым. Смею думать, что это была простая случайность, не имевшая никакого значения[5]. Подробности о болезни и кончине Александра Павловича можно еще встретить в ряде писаний различных личностей, находившихся в то время в Таганроге, а именно: в письмах Дибича к Константину Павловичу, Соломки к Михайловскому-Данилевскому, камер-фрейлины Валуевой и княгини Софьи Григорьевны Волконской к вдовствующей императрице Марии Федоровне; сюда принадлежат также сведения, полученные со слов камердинера Федорова и кучера Ильи[6]: «Выехав из Петербурга очень рано, так, что только солнце стало показываться на горизонте, и проехав заставу, государь приказал остановиться экипажу и сам поднялся в коляске на ноги, с четверть часа изволил стоять и смотреть на столицу свою во все стороны, и, как сердце предвещало, в последний раз. Здесь же, с 1 сентября по 1 ноября, видна была комета темная, лучи коей простирались вверх на большое пространство, потом заметили, что она летала, и лучи коей простирались к западу; к тому еще в одну ночь в октябре, пополуночи во 2 часу, многие жители Таганрога видели над дворцом две звезды следующим порядком: сначала они были одна от другой в дальнем расстоянии, потом соединились, и опять до трех раз расходились, после сего из одной звезды сделался голубь, сел на вторую звезду, и через короткое время упал, и стало его не видно. Засим и вторая звезда постепенно исчезла. — О комете государь спросил кучера своего Илию: «Видел ли ты комету?» — «Видел, государь», — отвечал он. «Знаешь, что она предвещает?» — «Бедствие и горесть». Потом, помолчав, государь изволил заключить: «Так Богу угодно». Накануне отъезда его величества в гибельный Крым, государь изволил писать собственноручное письмо к родительнице. Это было пополудни в 4-м часу, в сие время нашла туча и сделалось очень темно. Государь приказал подать камердинеру свечки; между тем, как небо прояснилось, сделалось по-прежнему светло и солнце, камердинер осмелился подойти и доложить: Не прикажете ли, ваше величество, свечи принять? Государь спросил: «Для чего?» — «Для того, государь, что по-русски со свечами днем писать не хорошо». — «Разве в этом что заключается? Скажи правду, верно ты думаешь сказать, что, видев с улицы свечи, подумают, что здесь покойник?» — «Так, государь, по замечанию русских». — «Ну, когда так, — сказал государь, — то возьми свечи». На другой день, то есть 20 октября, любезнейший наш монарх изволил выехать в Крым, не ездить туда упрашивали государыня и князь Волконский, но государь дал слово графу Воронцову быть там и желал непременно исполнить свое обещание, в бытность же свою там жестоко простудился, что самое весьма долго от всех скрывал, и на возвратном уже пути, за 250 верст от Таганрога, в городе Орехове, приметили его болезнь, где доктор Виллие предлагал его величеству принять лекарства, но государь не согласился; потом, доехав до Мариуполя, сделался очень болен; озноб и жар усилился, но для спасения его величеству не угодно было ничего принимать из латинской кухни, как сам государь называл дорожную свою аптеку; приехав в Таганрог 5 числа ноября, болезнь еще сильнее оказала злое свое действие; в первый вечер прибытия своего, когда подали свечи, государь изволил припомнить прежний свой разговор с камердинером, сказал ему: «Федоров, я очень не здоров». — «Государь, надобно пользоваться». Государь отвечал: «Нет, брат, припомни наш прежний разговор». Камердинер залился слезами. Государь, заметив то, сказал: «Свечи, которые я приказал тебе убрать со стола, у меня из головы не выходят. Это значит мне умереть, кои будут стоять перед мной». — «Ваше величество, что вы изволите говорить, избави нас Бог от такого несчастия», — чем и прекратился разговор. Болезнь время от времени увеличивалась, и все просьбы медиков оставались тщетны, но наконец государь, видя свою слабость, 18 сего же месяца, в воскресенье, изволил изъявить свое высочайшее согласие на приглашение здешнего собора протоиерея, дабы исповедаться и приобщиться Святых Таин Христовых.