Сюжет

— Ты не муж!

Логично. Раз я не желаю стоять как идиот в этой проклятой очереди, значит, не муж. У нас с ней уже давно все логично.

— Возможно, — достойно отвечаю я. — Хватит того, что ты моя жена.

— Словоблудие! — кричит она. — Ты посмотри, тут уже не повернуться!

— А ты поизящней, — бормочу я, отводя глаза от пустых бутылок, занимающих полкухни. — И вообще, дай спокойно поработать.

— "Поработать", — с невыразимым презрением произносит она.

Хлопает входная дверь. Я остаюсь один.

Сажусь за письменный стол. Чистый лист бумаги, вставленный в машинку, — мучительное зрелище. Говорят — сюжет. А что сюжет, когда его потом надо на бумагу… С бутылками, кстати, надо что-то делать. Но вот так взять и сбить человеку рабочее настроение? Да, со всем этим надо что-то делать…

Я долго смотрю на машинку. Потом решаюсь, кладу пальцы на клавиши и…

Звонок…

Открываю.

Яйцеподобная лысая башка на длинной нечистой шее, в круглых очках поблескивают пьяные глазки, рот растягивает сладчайшая улыбка — все это вырастает из невозможного цвета и помятости пиджака, под которым расхристанная рубашка с болтающейся пуговкой, — все это размахивает руками, сопит, кланяется, словом, выражает мне нежнейшие чувства любви и преданности.

Сосед в субботнее утро.

— Ми-шень-ка! — Соседа качает ко мне, и известный запах объясняет его радужное настроение. — Мишенька! Вы благороднейший человек!..

Так, ясно. Раз "благороднейший" — значит, три рубля. Если "надо бы выручить", то рваненький. А "благороднейший" — нет, не меньше трешки. Откуда это у него? Нет, что я благороднейший, это как раз понятно — не отказываю, а вот откуда у него этот слог? Прямо какой-то чеховский приказчик, ей-богу.

— А супруга дома? — Сосед проникает с лестничной площадки в коридор. — Ирочка — благороднейшая женщина! — Тут он показывает мне три узловатых пальца и подмигивает. — Не извольте беспокоиться! В среду ав-вансик, все возверну в лучшем — ик! — виде…

Лысое яйцо на вертлявой шее озирается по сторонам.

— Супруги-то нету?.. Ай-ай-ай, Мишенька, ай, шалун! Ха-ха-ха!.. А моя-то стерва… — Тут изыски ему изменяют, тут он прост, как семейная доля. — Стерва-то моя, Мишенька, — он плаксиво кривит губы, — она ж меня била!.. Била же!..

Впрочем, тут же опять источает радостную улыбку, и, пока я достаю трешку, он уже просочился на кухню.

— Ай, по-соседски! — Он кошачьим движением хватает зелененькую. — Ай как славно-то! Не извольте беспокоиться!..

Я заверяю, что не изволю, и уже собираюсь выпроводить, но тут взгляд его падает на пустые бутылки. Сосед смолкает и сопит, слегка покачиваясь. Горный орел завис над добычей.

— Бутылочки, — нежно произносит он. — Ай-ай-ай!.. Все пишете, Мишенька, все пишете… Благороднейшее… И молочные тоже!.. А вот сейчас… Как сосед — соседу… В знак уважения… Сейчас ты мне рюкзачок!..

От возбуждения он даже пританцовывает. Я несу рюкзак, очень в душе довольный. (Сосед — влиятельный человек в торговом центре, где выступает то дворником, то подсобником, то кем-то еще. Так что неудобства я не испытываю. К тому же я предвкушаю ее реакцию, когда она увидит, что бутылок нет. И свое холодное достоинство: "В угоду твоим прихотям я должен жертвовать работой, в то время как ты…" И т. д.)

Сосед, сидя на корточках, причмокивая, сопя, приговаривая, запихивает бутылки в рюкзак и еще в две сетки — я действительно поднакопил… Лысое яйцо покрывается капельками пота. Навьючив на себя рюкзак, взяв в руки сетки, он какой-то извивающейся, неверной походкой движется к выходу.

— Не извольте беспокоиться, — заверяет он меня еще раз.

Я опять даю ответные заверения, хотя неясное сомнение закрадывается мне в душу.

— Сейчас мы Генке… Натюрлих… Безо всякой очереди. — Голубой глаз подмигивает. — По-соседски…

Он с трудом переступает через порог, выходит на лестницу. Бутылки нестройно звякают.

— А уж за уважение-то рублик, это уж конечно, — бормочет он, подходя к ступенькам. — Это уж как вы благороднейший…

Я закрываю дверь. В сущности, славный мужик. Ну, позволяет себе, но ведь никогда никакого хамства. Откуда у нас вообще это право — сверху вниз? Что я о нем знаю? А сам-то, ты-то кто такой со своим снобизмом?..

С вялым самобичеванием нравственного порядка иду к письменному столу. Сажусь. Подношу пальцы к клавишам.

Грохот горного обвала раздается на лестнице. Невообразимый грохот и звон. Холодея, вскакиваю и выбегаю на лестницу.

Лестничным маршем ниже, среди неимоверной груды битого стекла, сидит горный орел, очумело вращая головой. Низвергнутый демон Врубеля — но живой. В руке он держит единственную уцелевшую баночку из-под майонеза. Увидев меня, демон, звеня осколками, поднимается и глядит с большим недоумением.

— По-соседски, — произносит он неуверенно, топчась на битом стекле. Но тут же приободряется. — Сейчас, Генке без очереди… Генка — благороднейший человек…

Он делает попытку продолжить спуск по лестнице. Я догоняю его, отбираю сетки и рюкзак, в котором не осталось ни одной целой посудины, собираю в кучу стекло, в три приема выношу на помойку.

…Когда она приходит домой, я сижу за письменным столом.

— Неужели?! — Ирония, удивление и торжество звучат в ее голосе. — И не переломился?

— Не переломился, — честно говорю я.

— А как же очередь?

— Я без очереди, — сухо отвечаю я. — Сосед помог.

— Благородный человек, — замечает она. — И на сколько же там было?

Выхода у меня нет.

— Черт возьми! — взрываюсь я. — Мне в этом доме дадут когда-нибудь работать не отвлекаясь? У меня тут не болванки!.. Я пишу!

Она хлопает дверью.

Я поворачиваюсь и смотрю в окно. По двору слегка покачиваюшейся походкой движется куда-то мой сосед. На лице его блуждает улыбка. В руке майонезная баночка.

Еще один сюжет…

Везучая

Подумать только! Они его осуждают! Говорят, как он мог с тобой так поступить? Как ты могла быть такой дурой?

Сами они дураки! Они дураки, а он — умница. Я сразу, как мы познакомились, поняла, какой он способный: и читал, и писал, и расписывался. Но со мной он не расписался. Он сказал, что расписка любви не заменяет. И правильно! Что, нет, что ли? А меня он всегда любил. И все делал, что я ни попрошу. Я ему говорю:

— Леша! Иди учиться!

Ну, он и пошел. Только, конечно, условие поставил, что тогда с работы уйдет. Ну и правильно! Его в вечерней школе всем в пример ставили, как он хорошо работу с учебой совмещает. А после школы он дальше пошел, в институт. Потому что его к знаниям уже сильно тянуло, а работать он уже не хотел. И правильно! Что ж он, двужильный, что ли? И потом, я же сверхурочно взяла, неужели ж нам не хватало? Всегда нам хватало, особенно на него.

А после института пришел и диплом показывает. Я говорю:

— Леша! А я тебе за это костюм купила.

Он надел, ему так хорошо! Прямо жених! Он говорит:

— Знаешь, по-моему, все-таки пора уже иметь нормальную семью.

Я говорю:

— Лешенька! Я этого давно жду!

Он говорит:

— Вот и чудесно, завтра я тебя с ней и познакомлю.

Ну, я так обрадовалась… Потому что она такая начитанная, на рояле играет… А на свадьбе-то он меня сразу не узнал, потому что я на каблуках была. А потом узнал, говорит:

— Знаешь, тебе тоже пора… В жизни надо вовремя определяться!

Как он это сказал, у меня на него прямо глаза открылись: как он все правильно понимает! Действительно, думаю, пора!

И мне тут как раз очень Жора помог. Прямо очень. Потому что он наоборот мне сказал, что любовь без расписки — это не любовь. И тут же расписался. И не только расписался, но и прописался. И правильно. Мне ведь как раз квартиру дали. Вот он меня так сильно и полюбил. Полюбил и прописался, чтоб найти в моей квартире счастье, а его самого чтоб не нашли. Потому что его уже искали за то, что он алименты не платит той жене, которая была до меня. Той, что была до нее, он платил, потому что на той он женился по любви, а на этой потому, что уже ничего нельзя было сделатъ.