— Не будем, — сказал Иса.

Накануне майских праздников Леню наконец выписали из больницы. Встречать его мы поехали все вместе. Везли ему костюм, который привели в порядок и отгладили девушки, и еще везли цветы, вернее, зеленые ветки с пушистыми комочками вместо листьев. Зина сказала, что они называются «верба». Я таких цветов раньше никогда не видел. Они у нас не растут.

Мы ждали в больничном садике, а Валя вошла и передала костюм для Лени нянечке. Так называли женщину в белом халате, передававшую больным записки и продукты, которые им приносили из дому, когда посетителей не пускали в палату. Мне сначала казалось странным, что ее так называют. Ведь няня ухаживает за детьми. Так мне, по крайней мере, казалось. А тут детей нет. Вернее, есть, но лежат они в другом крыле. Когда мы приходили, то видели, как они выглядывают в окна и что-то кричат. А потом я видел, как эта женщина убирала палату, мыла полы, поправляла постели. Она была старенькая и добрая. И я один раз осмелился спросить, почему ее называют няней. Она не рассердилась и ответила:

— А как же иначе? Ведь больной — тоже малый ребенок. За ним ходить нужно. А я уже скоро тридцать лет с больными. Сколько через мои руки народу прошло! Всех и не упомнишь. Иной раз на улице кто поклонится, а я и не признаю. «Неужели не помните? — спросит. — Я у вас прошлый год лежал. Койка возле окна. Вторая палата». А мало ли их вот на этой койке возле окна лежало! Да и вид у человека совсем другой, когда он здоров и в своей одежке по улице идет. «Не обижайся, милый, говорю, память подводит. Главное, что здоров, вот это мне в радость».

И вот теперь няня взяла Лёнин костюм и сказала:

— Ждите, сейчас вылетит сокол. Это тот, что горел? Знаю, знаю. Сто лет будет жить.

Примерно через полчаса вышел Леня. Он как-то изменился за время болезни: не то похудел, не то потолстел, сразу и не поймешь. Вот лицо — бледное, это сразу видно. Да еще белый рубец на лице выделяется, будто шрам, словно наш Леня был ранен на фронте. Те, кто не знает, пусть так и думают. Потому что Леня наш хоть и не был на фронте, а настоящий герой. Один букет вербы мы тут же вручили Лене. Он держал его в руках и не знал, что делать. А потом подошел к няне и отдал ей. А с другим букетом Валя попросила, чтобы ее пропустили к врачу. Но он сам вышел к нам. Валя отдала ему букет. А мы все хором закричали:

— Спасибо!

— И зам спасибо, ребята, за букет, а главное, за то, что вы хорошие друзья.

— А почему нас в доноры не взяли? — спросила Салимат. — Мы хотели кровь сдать, а у нас не взяли.

— Так вам же сказали почему, — ответил доктор. — Потому что вы еще малы. Организм не окреп. Вот исполнится восемнадцать, тогда приходите. А впрочем, к тому времени, будем надеяться, кончится война и ваша кровь не понадобится. Правда, и в мирное время нужны доноры. Но не так много, как сейчас, когда столько раненых.

— А мне уже больше восемнадцати, — сказал Леня. — Я просился на фронт, но не отпустили. Здесь тоже нужны рабочие. А теперь и вовсе.

— Не печалься, — сказал доктор. — Ты и здесь повоевал.

…В тот день на заводе должны были пустить новую турбину и ввести в строй еще один корпус.

На широком заводском дворе собрались рабочие, мастера и инженеры. К этому дню мы тщательно убрали заводскую территорию. Работали на воскреснике. Очистили двор от строительного мусора, сняли леса, погрузили на машины и вывезли на свалку битый кирпич, отобрали на переплавку металлический лом. Весь двор разровняли и тщательно подмели. А вдоль центральной аллеи и возле корпусов высадили молодые деревца. В центре вскопали широкую площадку и посадили цветы. Здесь же была установлена красная доска, на которой значились фамилии лучших бригад и рабочих.

Посмотреть на пуск нового корпуса пришли все — и те, кто работал в дневную смену, и те, кто в вечернюю. Даже на обед не уходили сегодня. Наша бригада работала днем. Но когда прозвучал гудок на обеденный перерыв, мы тоже вышли во двор.

Возле нового цеха выстроился заводской оркестр. На солнце ярко блестели трубы. Все почему-то смотрели туда, где возвышалась новая труба. И вдруг Коля подтолкнул меня и сказал:

— Смотри, кто идет.

По аллее к нам шел Леня. Не усидел-таки дома. Он шел, удивленно поглядывая по сторонам. Да это было и понятно! Многое изменилось здесь с тех пор, как его увезли в больницу. Его узнавали и расступались, чтобы он мог подойти ближе к корпусу и ему было все хорошо видно. И словно в его честь заиграл оркестр. Звуки музыки торжественно плыли над заводом. А в небе над новой трубой появилось темное облако дыма. Я даже не мог себе представить, что дым из трубы может доставить столько радости. Все что-то кричали, махали руками, шапками, платками. Ведь это был наш дым, дым из трубы, которую мы подняли и поставили собственными руками. Это означало, что в настоящую минуту новая турбина дала ток, который будет снабжать энергией новый корпус. И турбина, так же как и труба, и корпус, — все это было делом наших рук. Теперь я понял Колю, который не хотел уезжать отсюда и говорил, что считает завод своим и хочет остаться на нем работать.

А еще кричали:

— Смотрите! Смотрите! Дым!

И мы смотрели и не могли оторвать глаз от серых облаков, которые вились, растекаясь по небу.

И мне тоже захотелось работать. Наверное, не мне одному. Потому что вся толпа на заводском дворе вдруг заколыхалась, распалась на потоки, которые двинулись к цехам. Я немного задержался во дворе, потому что меня вдруг окликнул Захар Иванович, мастер из нашего училища. Мы давно с ним не виделись. Его, как опытного рабочего, не послали на стройку, а определили в один из цехов. И он все это время жил и работал далеко от нас. Но теперь и он пришел посмотреть новый корпус. Лицо его было взволнованным. Он сказал:

— Старое вспомнил. Мне ведь тоже доводилось поднимать завод, только это давненько было. Тот самый завод, где мы работали. И вот теперь вспомнилось. Как он там? Наверное, разрушен. Придется заново поднимать. Ну ничего, поднимем. Теперь уже скоро. Ну беги, задержал тебя. Небось хочется к станку? Иди, Мамед.

Я побежал к механическому цеху, где теперь было мое рабочее место. У дверей я оглянулся. На опустевшем дворе стоял Леня и, запрокинув голову, смотрел на трубу, над которой длинным хвостом расстилался дым.