По моему же мнению, дело не в наличии или отсутствии юридических терминов, и в 1768 году, и значительно раньше хорошо понимали, что такое милосердие и чем оно отличается от зверства. Кровавые подвиги Зализняка и Гонты и не менее лютая расправа над ними показывают, до какого остервенения могут дойти люди в том месте, где столетиями накапливается национальная, религиозная и социальная несправедливость, которую власть имущие и их прислужники упорно не хотят замечать.

Примерно так же, как в Речи Посполитой при ее последнем короле, когда произошла Уманская трагедия, пухнет эта несправедливость и в современной Украине. А потому память о гайдаматчине по-прежнему актуальна. Пусть помнят! И пусть боятся новых гайдамаков!

Уже после подавления восстания его главного предводителя, называвшего себя «полковником Зализняком», но при этом не умевшего даже подписаться, допросили в канцелярии Каргопольского карабинерного полка. «Из местечка Умны, — поинтересовались у него следователи, — ты и сотник Гонта с командами почему на здешнее место, на котором вы с казаками взяты под караул, выступили? » И получили ответ, замечательный в своей откровенности: «Из местечка Умны я и сотник Гонта вышли потому, что от великого побитого народу жить было не можно»...

Иными словами, от разлагающихся трупов стоял такой смрад, что гайдамаки не смогли даже толком отпраздновать «победу». Да и назвать ее победой, если честно, не поворачивается язык. Писатели эпохи романтизма, в том числе и наш Шевченко в поэме «Гайдамаки», любили изображать те события яркими живописными красками, придавая им накал и эффектную картинность. А вот что свидетельствуют показания непосредственных участников.

Ответ Зализняка следствию опубликован в изданном крошечным тиражом еще в 1970 году сборнике документов «Гайдамацький рух на Україні в XVIII ст.». Его никто не читает. А напрасно. Никаких описаний настоящих штурмов и битв не смог привести даже Зализняк. Он рассказал, что родился в «Полской области Чегиринской губернии в местечке Медведевке», а потом после смерти отца «пошел в Запорожскую Сечь тому уже назад пятнатцат лет», откуда направился в Матреновский монастырь. Перезимовав там и собрав партию в 70 человек запорожских и прочих беглых казаков, Зализняк в апреле 1768 года (точного дня допрашиваемый не смог вспомнить) выбрался на промысел и первым делом перехватил под Жаботином отряд из пятидесяти шляхтичей-конфедератов, «ис коих заколото человек до сороку».-

Получается, что на этом этапе «народный герой» ситуативно воевал на стороне польского короля Станислава Понятовского, против которого выступили эти конфедераты. Впрочем, он вряд ли об этом задумывался. Что король, что шляхетские оппозиционеры — для него был один хрен. Но так как после первого успеха к Зализняку из разных мест сбежалось около тысячи человек с оружием («а откуди оние пребивали, о том знать не могл»), то он решил попытать счастья под Уманью.

Весь этот бардак мог происходить только в гаком глубоко «демократическом» государстве, как польское. Сами поляки говорили, что «Польша стоит раздорами». По Вечному миру 1686 года, после проигранной многолетней войны, Варшава отдала России Левобережнзшз Украину и Киев. Но правобережье Днепра, где находилась Умань, осталось за Речью Посполитой.

- Местность эта после Руины была страшно разорена. Очевидцы вспоминали скелеты и черепа, валявшиеся под открытым небом на местах былых сражений. Но шляхта потихоньку возвращалась в свои владения и налаживала тот же экономический механизм, который существовал до восстания Богдана Хмельницкого. Управлять обширными земельными владениями лично магнаты не желали — слишком хлопотно. Они предпочитали сдавать их в аренду предприимчивым еврейским бизнесменам, официально не имевшим права владеть землей.

В результате, православные крестьяне, на эксплуатации которых процветала эта система, ненавидели и тех, и других. Ко всему прочему у Польши не было ни толковой армии, ни эффективной полиции. Внешних войн не предвидели, а поддерживать порядок в колониальной Правобережной Украине предпочитали, набирая отряды из самих же «туземцев». Так предводителем надворной казачьей сотни на службе у Салезия Потоцкого, которому принадлежала Умань, оказался крестьянин села Росошки Иван Гонта.

Гайдаматчина 1768 года назревала постепенно. Потихоньку бурлило тут на протяжении всей первой половины XVIII столетия. Одной из тайных баз повстанцев стал Киев — крохотный русский плацдарм на правом берегу Днепра. Сюда через государственную границу между Польшей и Россией, пролегавшую по речке Ирпень, собирались со всего Правобережья православные священники, которых поляки изгоняли из приходов, отдавая их униатам. Обиженные Польшей православные попы стали настоящими «комиссарами» у гайдамаков.

Это придавало гайдамацким набегам характер религиозной войны. Как писал в статье «Исследование о гайдамачестве» киевский историк XIX века Владимир Антонович, сам потомок польской шляхты, «В актах мы встречаем гайдамацкие отряды, организующиеся разновременно на землях всех киевских монастырей... В 1750 году, в подробном описании похождений гайдамацкого ватажка Ивана Подоляки, мы встречаем сведения о том, что монахи Киево-Софийского и Михайловского монастырей оказывали ему постоянно покровительство; один из них, отец Дамиян, управлявший пасекой Михайловского монастыря за Лыбедью, не только приютил Подоляку, но дозволил ему набрать целый отряд, на свой счет снабдил на дорогу хлебом, оружием, порохом и свинцом и при выходе благословил гайдамаков образом». В благодарность гайдамаки пожертвовали часть добычи на пользу сельских православных церквей.

В 1747 году один из гайдамацких отрядов был сформирован прямо на Подоле. Сборным местом для него стал дом мещанина Афанасия Цирульника. Этот виртуоз парикмахерского мастерства снабдил налетчиков за свой счет хлебом, деньгами и оружием, после чего те отправились в поход на местечко Чернобыль на польской тогда территории, который успешно и разграбили.

Но и сами поляки частенько выдавали себя за «народних месників»! «В 1751 году, — пишет Антонович, — помещики Юхновские, переодевшись гайдамаками и выкрасив лица сажей, напали с толпой слуг на имение соседа своего Рудницкого, изувечили его крестьян и ограбили двор». А годом раньше за разбой взялся даже католический священник — приор (то есть настоятель) Бышевского монастыря Клюковский! С отрядом своих надворных казаков он ограбил имение и шинок шляхтичей Ленкевичей, «выдавая свой отряд за гайдамаков и подражая их приемам».

Украинский советский историк Владимир Голобуцкий описывал захват Зализняком Умани так, словно речь шла, как минимум, о взятии Суворовым Измаила:

«Повстанці пішли на штурм. О сьомій годині вечора, коли їхні лави наблизилися до кріпосних валів, на стінах почалася шалена стрілянина з гармат і рушниць. Повстанці мусили відступити, залишивши на місці декілька вбитих.

Проте перша невдача не похитнула їх. Знову і знову протягом цілої ночі штурмували фортецю. Вранці наступного дня гайдамаки вступили до міста».

Ночной штурм, пылающий город — красиво! Но документы не подтверждают этого масштабного батального полотна, намалеванного официозным советским мифотворцем, как принято по научному именовать брехунов: Ликаких «гармат» в Умани не было! Была только ОДНА ЕДИНСТВЕННАЯ «гармата». Да и та почти без ядер. Как писал Владимир Антонович, польский губернатор Умани Младанович даже был вынужден «отправить доверенных лиц в Бендеры для закупки у турецкого паши пороха и ядер, в которых чувствовался недостаток».

Да и сам Зализняк на допросе скромно вспоминал: «Как скоро в местечко Умны вошли, то хотя по нас и было из ОДНОЙ прежде пушки, а потом из мелкого ружья выстрел, однако нам никакого урону, кроме одного человека, не вчинено». Не известно даже, был ли убит этот единственный подстреленный гайдамака! Возможно, только ранен. О героическом же «многочасовом» ночном штурме, который он якобы совершил, реальный Зализняк, в отличие от Голобуцкого, писавшего после него через двести лет, дабы разукрасить до невозможных пределов размах «классовой» борьбы на Украине, тоже ничего не знает.