Трагический инцидент стоил личному советнику дю Боску от 4 до 5000 талеров. Становится понятно, почему он не захотел дать денег графу Сен-Жермену, решив, что тот — новоявленный Шрепфер512.
Рассказав графу эту историю, Вурмб ушел, и нам ничего не известно об их дальнейших встречах. Что касается Бишофсвердера, которому посчастливилось узнать от графа несколько химических секретов513, он с радостью сообщил князю Фридриху-Августу Брауншвейгскому, что "судя по опытам, эти способы дают удивительные результаты"514.
В течение июля граф Сен-Жермен уехал из Саксонии и приехал в Берлин515.
Тринадцатая глава
В БЕРЛИНСКИХ САЛОНАХ
Граф Сен-Жермен направился в столицу Пруссии по приглашению князя Фридриха-Августа Брауншвейгского516 и с согласия Фридриха II. Через д'Алвенслебена король передал графу еще до его отъезда из Лейпцига, что "в Потсдаме люди не легковерные и, как правило, верят только в то, что можно потрогать. Пусть граф подумает, готов ли он представить свою науку и свои способы изготовления. Иначе он потеряет время, которое мог бы с большей пользой использовать в другом месте"517.
У нас нет каких-либо документов о том, что граф нанес визит королю518 и его племяннику в их дворце в Сан-Суси, в Потсдаме. Зато точно известно, что он пробыл больше года в Берлине, с августа 1777-го по начало октября 1778 г.519.
По приезде в Берлин "граф был стариком, возраст которого не знал никто. Он был очень крепким, несмотря на небольшой излишний вес. Снял апартаменты в одной из лучших гостиниц города, где стал жить уединенно, с двумя слугами. У его дверей стоял экипаж, который он также нанял, но которым не пользовался никогда"520.
Первым визит графу нанес барон Книпхаузен, генеральный директор торговли в Берлине. Как мы помним, именно ему, бывшему тогда послом в Лондоне, граф был обязан возможностью отъезда из этого города в 1760 г.521. Барон направился к графу "как к старому знакомому, и пригласил его на обед".
— С удовольствием, — ответил граф Сен-Жермен, — но при условии, что Вы пришлете за мной карету. Я не могу пользоваться наемными экипажами, у них слишком жесткие рессоры522.
Одна из характерных особенностей графа была в том, что ко всем он обращался не иначе как "сын мой"523.
Несмотря на то что приезд графа в Берлин особо не афишировался, тем не менее он возымел некоторый отклик. Со всех сторон его стали приглашать в салоны прусской столицы. Княгиня Амалия, например, пожелала увидеть его.
Граф направился во дворец "Мон Бижу" ("Мое Сокровище"), находящийся у ворот Берлина. Перед ним стояла болезненного вида особа, в которой можно было угадать былую красоту. Княгиня приняла графа в роскошно обставленной и богатой библиотеке, в которой, как ни странно, почти все книги были аннотированы ее рукой. Княгиня была к тому же отличным музыкантом. Они нашли почву для взаимопонимания. Увы, любопытство княгини нарушило согласие:
— Какая страна — ваша родина?
— Я из страны, над которой чужеземцы никогда не царствовали.
Такими же ловкими и таинственными фразами граф ответил на все вопросы княгини. Наконец она отчаялась и отослала его, так ничего и не узнав524.
Другой человек, более скромного рождения, пожелал встретиться с графом. Это была госпожа дю Труссель — наперсница княгини Амалии, известная также под именем "Красавица из Клейста". О ней Фридрих II как-то высказался таким образом: "Вижу ее уже 30 лет, и она по-прежнему одна из самых красивых женщин при дворе. В ней есть сияние, которого нет в других, и кажется, что она не стареет"525. Госпожа дю Труссель предпочитала астрологию (пользовал ее астролог, которого она называла "планетарием", и он был-де замечательным человеком526), а княгиня Амалия отдавала предпочтение гаданию на картах. Поговаривали даже, что "во время Семилетней войны, особенно в самые критичные для Пруссии дни, княгине целыми днями гадали на картах для Фридриха II, и она посылала брату результаты и предупреждения527.
Как-то вечером граф Сен-Жермен пришел на ужин к госпоже дю Труссель528. Общество было изысканное. Рискнули заговорить с ним о философском камне. Он всего лишь заметил, что те, кто этим занимается, допускают большую ошибку, используя лишь огонь в качестве действующего агента. Ибо огонь разделяет и расщепляет, и абсурдно прибегать к его помощи там, где нужно создавать новое соединение. Он довольно долго развивал эту мысль529. Данное заключение из области алхимии, кстати, абсолютно правомерное, исходя из принципов той эпохи, поразило профана, присутствовавшего на том вечере, и автора данного рассказа. Пронаблюдав за графом в течение всего вечера, он отметил, что "лицо у него тонкое и интеллигентное, видно, что он человек благородный и приятного общества"530. Автор добавил: "Если вправду говорят, что он был учителем Калиостро, никогда ученик не был достоин учителя: первый прожил спокойную жизнь без серьезных происшествий, второй закончил свою карьеру в тюрьме инквизиции в Риме". Наконец: "В случае с Сен-Жерменом мы видим более осторожного и мудрого шарлатана(!): никогда честь прямо не задета, ничто не противоречит честности, много чудесного, но нет ни низости, ни скандала"531.
Далее мы читаем: "В то время когда этот странный человек жил в Берлине, я как-то поговорил о нем с французским посланником, маркизом Понсу Сен-Морису. Я сказал ему, что меня очень удивляет, что у этого человека были тесные и особые связи со многими людьми высокого рождения, в том числе с кардиналом Бернисом, как утверждали, конфиденциальные письма которого, написанные в то время, когда этот кардинал был министром иностранных дел, он хранил. Господин Понс об этом ничего не сказал. Зато он высказал целую цепочку простых предположений: "Предположим, что некий действительно оригинальный человек решил выразить себя и сыграть в мире необыкновенную роль, способную будоражить умы людей и производить впечатление на всех. Допустим, что этот человек занят только этой идеей и подчиняет весь свой ум, свои познания, свое внимание ко всем деталям, свое упорство осуществлению этой идеи. Допустим, что он может умело обманывать всех, когда речь идет о нем, что ни присутствия духа, ни гибкости ему не занимать. Наконец, допустим, что он заработал или получил большое состояние, скажем, рента в двадцать пять ливров: посмотрим, каким будет его поведение. Он не станет откровенно говорить ни о своем возрасте, ни о своей стране, ни о себе и накинет самую густую пелену на все, что его касается. Он сэкономит часть своего капитала, вложит в какой-нибудь надежный и малоизвестный банк. Например, он приедет в Берлин, а деньги будет держать в Лейпциге. Некоему берлинскому банкиру будет поручено передать ему двадцать тысяч франков или более. Получив их, он перешлет их какому-нибудь банкиру в Гамбург, который тут же отправит их ему обратно. То же самое он будет проделывать с банкирами из Франкфурта и других городов. Это будут все тс же самые деньги, на которых он потеряет каждый раз маленькие проценты, зато он достигнет своей цели: все будут думать, что каждую неделю он получает значительные суммы, и никто не будет знать зачем, тем более, что тратить он будет мало и ни в какие дела вмешиваться не станет. Все невероятные вещи, которые рассказывают об этих неизвестных и экстраординарных людях, могут объясниться так же легко, как загадка о суммах, постоянно получаемых графом Сен-Жерменом"532.
Последний визит был нанесен ему Домом Пернети — хранителем городской библиотеки, членом Академии и аббатом в городе Бургель, в Тюрингии, с благословения Фридриха II533.
Дом Пернети был горячим поклонником алхимии. Будучи бенедиктинцем, он нашел в библиотеке аббатства экземпляр работы герметиста Михаеля Майера: "Arcana Arcanissinia h.e. Hieroglyphica Aegypto-graeca"534. Как настоящий адепт, он потрудился перевести это произведение, с небольшими изменениями и добавлениями535, под названием "Разоблаченные египетские и греческие фабулы, сведенные к одному и тому же принципу, и объяснение иероглифов Троянской войны"536. Как раз перед отъездом в Пруссию он основал в Авиньоне герметический ритуал, имеющий шесть ступеней, с напоминающей греческие легенды символикой, объяснение которой можно было найти в его работе. Он даже создал седьмую ступень, ритуал которой содержит целый курс герметизма и гнозиса.