Эти деньги не принадлежали преподобному Старбаку лично и были собраны обществом Благочестивых аболиционистов Новой Англии.

- В прошлом, - рассказывал он Гэллоуэю и Адаму, пока они ехали в экипаже на запад от Манассаса, - мы использовали подобные благотворительные сборы для нашей работы на Юге - распространяли брошюры, открывали воскресные школы для негров и конечно же не оставляли без внимания злостные поступки рабовладельцев, но теперь мы не в состоянии проводить эти мероприятия, и нашим пожертвованиям необходим другой способ трат.

- Без сомнения, большая часть будет потрачена на содержание беглых рабов? - поинтересовался Адам, в то же самое время надеясь, что этот вопрос не лишит его с Гэллоуэем денежной поддержки.

- Беглым неграм оказывают щедрую поддержку! Щедрую! - неодобрительный тон преподобного подразумевал, что те рабы, которые сумели сбежать на Север, нежились в роскоши, вместо того чтобы прозябать в антисанитарных условиях во временных лагерях. - Нам необходимо подрубить дерево рабства на самом корню, а не срывать завядшие листья с его верхушки.

Адам, заметивший гнев, скрывавшийся в словах священника, заподозрил, что преподобный Старбак скорее настроен наказать самих рабовладельцев, нежели на самом деле освободить рабов.

По дороге от Нью-Маркета экипаж вскарабкался на пологий холм, проехал большой лес и покатился вниз по холму к Уоррентон-Пайк. Управляя экипажем, майор Гэллоуэй указывал на знаменательные места сражений, которые гремели прошлым летом на этой самой земле. Тут были руины дома, где вдова хирурга Генри погибла под шрапнельным огнем, а там - дом Мэттьюза, служивший госпиталем.

Когда экипаж покатился вниз по Садли-роуд к северу от главной дороги, Гэллоуэй указал на противоположный берег реки, откуда началось фланговое наступление северян, но в процессе беседы понял, что преподобного едва ли трогает сей предмет разговора. Преподобный доктор Старбак не нуждался в экскурсии с провожатым по местам поражений северян, он хотел услышать лишь обещания побед, так что разговор смолк. Гэллоуэй направил экипаж по дороге, ведущей к унаследованной им от отца ферме.

Майор Гэллоуэй, по натуре человек добродушный, нервничал в обществе знаменитого аболициониста и с облегчением вздохнул, когда преподобный Старбак объявил, что не планирует провести ночь на уютной ферме, а хочет вечерним поездом отправиться дальше на юг, в Калпепер.

- Мой друг Бэнкс был очень любезен, пригласив меня, - пояснил священник, имея ввиду генерала Натаниэля Бэнкса, который до своего назначения генералом являлся губернатором Массачусетса и полагал, что визит старого друга поможет приободрить его павших духом солдат.

Это приглашение чудесным образом повлияло и на настроение священника. В Бостоне он рвал и метал, черпая военные новости из газет и писем, но теперь собственной персоной мог узнать, что же в действительности происходит в Виргинии, ради чего выхлопотал себе свободу от кафедры на весь август. И он усердно молился, чтобы этот месяц оказался достаточно долгим, дабы он мог стать первым священником-северянином, произнесшим проповедь с ричмондской кафедры.

Но прежде чем присоединиться к Бэнксу, священник согласился на встречу с майором Гэллоуэм и его людьми. Он обратился с речью к полку Гэллоуэя на лугу позади фермы, призывал его стойко сражаться, но по его резкой отрывистой манере речи стало понятно, что ему не терпится как можно скорее закончить проповедь и продолжить поездку.

Майор Гэллоуэй тактично отменил запланированное представление с поединком на саблях и повел гостя к сельскому дому, оказавшемуся величественным зданием в тени больших дубов, окруженным широкими лужайками.

- Мой отец был преуспевающим адвокатом, - объяснил Гэллоуэй причину столь роскошного дома.

- И рабовладельцем в придачу? - свирепо спросил священник, указав своей эбеновой тростью на небольшие хижины к северу от дома.

- Я освободил всех своих рабов, - поспешил ответить Гэллоуэй. - Если бы я продал их, сэр, - продолжил он, - то мне не пришлось бы выпрашивать деньги на полк. Для сбора средств я заложил ферму, сэр, и потратил все деньги на оружие и лошадей, которых вы только что видели, сэр, но больше средств у меня не осталось. Я остался без гроша ради дела свободы.

- Ради которого мы все должны быть готовы пойти на жертвы, - изрек преподобный Старбак, проследовав за майором по ступенькам веранды в холл. Звуки шагов отдавались эхом, словно дом был заброшен, что впрочем так и было - за исключением необходимых предметов мебели Гэллоуэй отправил всю свою библиотеку, портьеры и картины на хранение на Север, чтобы мятежные соседи не смогли отомстить за его предательство, разграбив ценности.

А если вещи не разграбят соседи, пояснил он, то без сомнения растащит брат.

- Мой брат, увы, сражается за южан, - сказал майор Гэллоуэй священнику, - и ничто не может прельстить его сильнее, чем возможность отобрать у меня дом со всеми вещами.

На мгновение он умолк.

- Нет ничего печальнее на свете, сэр, согласитесь, чем представители одной семьи, сражающиеся по разные стороны баррикад.

Вместо ответа преподобный Старбак злобно заворчал, и этот сердитый звук должен был предупредить майора Гэллоуэя, что стоит воздержаться от продолжения беседы, но майор был не самым проницательным собеседником.

- Если я не ошибаюсь, сэр, - спросил Гэллоуэй, - то кажется, ваш сын сражается на стороне мятежников?

- Не знаю такого, - ответил, ощутимо помрачнев, священник.

- Как же сэр, ведь Нат... - начал Адам, но его сердито прервали.

- У меня нет больше сына Натаниэля, - зарычал священник. - Я не знаю человека, который называет себя Натаниэлем Старбаком. Он обречен на вечные муки, изгнан не только из семьи, но и из лона церкви! Нечестивец! - последние слова он проревел с такой яростью, что будь ветер посильнее, их можно было бы услышать за полмили.

Гэллоуэй, поняв, что вел себя бестактно, поспешил перевести разговор на лошадей и их достоинства, пока вел гостей к дверям библиотеки, где их ожидал высокий, плотного сложения капитан. Капитан улыбался заученной улыбкой и выказывал дружелюбие.

- Могу я представить вам своего заместителя? - обратился к священнику Гэллоуэй. - Капитан Уильям Блайз.

- Рад встрече, преподобный. - протянул руку Блайз.

- До войны капитан Блайз торговал лошадьми, - сказал Гэллоуэй.

- Джо, тебе не следовало говорить это священнику! - улыбнулся Блайз. - Все знают, что торговцы лошадьми - самый вороватый народец на этой грешной земле, но Господи помилуй, сэр, - он повернулся к священнику, - в торговле я пытался быть праведным христианином.

- Рад это слышать, - буркнул преподобный Старбак.

- В честном долларе - сто центов, сэр, вот мой девиз, - весело произнес Блайз, - и если я когда-нибудь обсчитывал покупателя, то уж поверьте мне, без умысла. И скажу вам еще одну вещь, сэр, - Блайз доверительно понизил голос. - Если священнику нужна была лошадь, сэр, я не только отказывался от прибыли, но и продавал с убытком для себя.

- Признаю, что к сожалению никогда не был набожным человеком, сэр, но мой отец всегда говорил, что набожность никогда никому не приносила вреда, а моя дорогая матушка, упокой Господь ее душу, протерла все колени на паперти. И без сомнения, она не отказалась бы послушать вас, сэр, ведь не зря говорят, какой силой обладают ваши проповеди.

Преподобный Старбак выглядел польщенным откровениями и дружеским поведением Блайза, настолько, что даже не выказал неприязни, когда высокий капитан, по-дружески обняв его за плечи, повел в почти пустую библиотеку.

- Вы сказали, что не слывете набожным человеком, - спросил священник, - но надеюсь, вы причащены, капитан?

Блайз ослабил объятья, повернув свое изумленное лицо к преподобному Старбаку.

- Омыт в крови Христа, преподобный, - сказал Блайз голосом, выражавшим потрясение от того, что кто-то мог принять его за язычника. - Окроплен драгоценной кровью, сэр. Моя матушка позаботилась об этом, прежде чем отдала Богу душу, хвала Господу и да покоится с миром ее любящая душа.