XVIII

ПАРИЖАНИН СО СВОЙСТВЕННОЙ ЕМУ веселостью, готовый всегда видеть все с комической стороны, отказался, однако, называться Ка-Ха-Туа VIII, но настоятельно уговаривал своего приятеля принять наследие покойного монарха.

— Теперь ведь тебе нечего бояться за свой филей, — уговаривал он его, — так как отныне ты один будешь царствовать над этим островом. Кроме того, здесь можно заняться насаждением цивилизации, а это доброе дело для такого гуманного человека, как ты, — как нельзя более подходящая задача. Кто может знать, сколько времени нам придется с тобой пробыть на этом острове? Все же это будет для тебя целью жизни — облагородить нравы этого племени, которое, в сущности, не злое в душе!

— Ну а ты? — осведомился Гроляр.

— Я? Я буду счастлив сделаться свидетелем твоих преуспеваний и твоих подвигов.

— Ты будешь моим первым министром!

— Нет, я не хочу быть даже и последним: это было бы неполитично с твоей стороны; ты должен избрать министров из влиятельнейших родов этого племени. С меня же вполне довольно быть твоим другом и твоим советником до тех пор, пока мое присутствие не будет тебе казаться докучливым.

— Ах, как ты можешь говорить подобные вещи! Неужели ты думаешь…

— Полно, полно… Достигнув величия, немудрено потерять голову даже такому человеку, как ты…

— Я никогда не забуду, что ты был для меня самым лучшим другом!

— Охотно верю, но только знай, что, взойдя на престол, ты становишься царем, и при этом положении я отнюдь не буду обижен, если, ввиду известных политических соображений, ты станешь несколько пренебрегать мной.

Когда мокиссы узнали о результатах совещания двух друзей и о согласии Гроляра принять корону, то огласили воздух громкими криками и пожелали тотчас же приступить к водворению нареченного короля в предназначенном ему дворце.

Коронование было совершено с чрезвычайной торжественностью, причем Гроляру, из уважения к общественному мнению, пришлось облачиться в красную юбку, изукрашенную перьями попугая, в расшитую позументами ливрею швейцара и каску с чудовищным султаном, украшавшие покойного короля, так как без этого толпа не признала бы его настоящим монархом.

Сначала он усиленно отказывался от этого маскарада, сознавая всю смехотворность такого наряда, но Ланжале одним словом сумел убедить его в необходимости подчиниться этой процедуре.

— Подумай только, что скажет твой народ! Разве ты не обязан отныне приносить ему в жертву свои личные вкусы? Кроме того, этот наряд, в сущности, не многим более смешон, чем костюмы иных государей, точно так же расшитые золотом и позументами по всем швам. Не забудь, что уже царский пир готов: жареные поросята и молодые кабанчики, цыплята и рыба, таро и иньям, печеный в золе, и целые горы риса и плодов ожидают тебя и твоих гостей, то есть твой народ, которому ты должен раздавать все эти яства в ознаменование веселого события этого дня — твоего восшествия на престол покойного Ка-Ха-Туа VII… Так ступай же скорее и спеши занять свое место среди твоих министров и сановников, подле твоей царственной супруги.

— Что ты такое говоришь?

— Как! Разве ты не знаешь, что унаследовал после покойного короля и его дворец, и его трубки, и чубуки, а также и его жену, равно как и все, чем владел твой предшественник?

— А-а… Если так, то еще не поздно, я могу отказаться от всего этого наследства!

— Нет, это невозможно — ты уже коронован; ты теперь монарх волей неба и волей твоего народа, как и всякий другой государь в своей стране, и только революция или военный переворот могут лишить тебя престола!

— Как это неприятно!

— Это, конечно, некоторое неудобство, тем не менее положение твое еще вовсе не так скверно!

— Но пойми же ты, что я женат самым законнейшим образом во Франции; не могу же я быть двоеженцем?!

— Иного выхода, однако, нет. Не хочешь же ты возбудить против себя все наиболее влиятельные семьи страны и всего твоего государства, с которыми супруга покойного короля состоит в родстве? Кроме того, можешь успокоиться: ведь тебе не предстоит венчальный обряд, так как ты стал одновременно и королем, и супругом королевы, а эта прекрасная особа весом свыше двенадцати пудов не будет слишком назойлива, так как она не в состоянии двигаться и не может выходить из своего дворца! Поэтому и сегодняшний пир приготовлен во дворце ее жилища, чтобы не утруждать ее передвижением. Ты только подойдешь к ней, чтобы приветствовать ее, — вот и все. В сущности, это настоящая синекура: ты сам можешь судить о ее возрасте уже по тому, что ты четвертый король, женой которого становится эта почтенная особа!

На все эти речи Гроляр отвечал многозначительной гримасой. Его царственный сан начинал уже казаться ему непосильной ношей; кроме того, он подозревал, что и на этот раз его приятель сыграл с ним недобрую шутку.

Вдруг страшный вой донесся до него со двора.

— Что бы это было такое? — встревожился бедняга.

— Это голос твоего народа, твоего доброго народа, который не может понять, почему его кумир, так как по крайней мере на сегодня ты его кумир, так долго не показывается им в этот высокоторжественный день.

Новые крики, еще более ужасающие и отвратительные, вторично огласили воздух.

— Вот видишь, твой народ сердится. Поспешим его успокоить — ведь народ легко может, при таких условиях, перейти на сторону оппозиции!

— Вот еще новости! Оппозиция здесь, у этих дикарей!

— И это тебя удивляет! Право, для человека, прожившего сорок лет на свете, ты еще очень неопытен. Неужели ты не знаешь, что повсюду, где только соберутся хотя бы трое людей непременно появляется оппозиция, так как третий обязательно бывает несогласен с мнением или намерением двух остальных в том случае, если не все трое стараются поперечить или досадить друг другу. Ты сделался королем благодаря такой случайности, примеры которой мы не часто встречаем в истории, и твое быстрое возвышение породило кучу врагов и ненавистников, которые не успокоятся до тех пор и не перестанут тебя преследовать своей оппозицией, пока твой народ не разочаруется в своем кумире и не последует их наущениям. Тогда тебе останется только бежать и увеличить собой число царственных особ в изгнании! Ты должен тогда поступить, как умнейшие из этих монархов, то есть бежать, захватив с собой как можно больше государственной казны… ибо короли без гроша — нигде не в цене… Однако довольно об этом… Ты пока еще не дошел до этого, слава Богу, твоя власть еще твердо зиждится на любви народной, а там дальше будет видно, что делать. Во всяком случае не следует допускать недовольства в народе… Соберись с духом, Гроляр, призови к себе на помощь чувство достоинства, и выйдем показаться народу, жаждущему увидеть твои черты.

Подталкиваемый своим другом, который, по своему обыкновению, оставался в тени, Гроляр появился не на балконе дворца, так как его хижина-дворец не имела балкона, а под ажупой.[9]

При виде его опьяненная восторгом толпа стала плясать и кривляться, держась за носы, что у мокиссов являлось высшим выражением энтузиазма и восхищения.

Но народный восторг перешел все пределы, когда появившийся вдруг совершенно неожиданно за спиной короля Ланжале заиграл на своем тромбоне, держа его над самой каской Гроляра. Эта музыка привела толпу в такой экстаз, что музыканта хотели поднять на руки и нести как триумфатора, а некоторые из недовольных не преминули даже заявить, что королем следовало избрать не Гроляра, а вот этого «глотателя меди», как они называли Ланжале.

Это прозвище, оставшееся за ним, было дано ему предшественником Гро-Ляра I, когда тот, наблюдая за его игрой, заметил, как медные трубки тромбона, приставленные к губам музыканта, то вытягивались, то сокращались при движении рук музыканта, что вызвало в уме престарелого монарха представление, будто бледнолицый попеременно то проглатывал, то снова высовывал изо рта медные трубки своего инструмента, — и это заставило дать ему прозвище «глотателя меди», которое вслед за королем было принято и его народом.