Конечно, никто не будет спорить с доминирующим в литературе выводом, что основной целью всех антинаполеоновских коалиций, открыто исповедовавших принцип легитимизма, являлась защита феодальных порядков на континенте. Да и первоначально они складывались как антиреволюционные. Но историки доказали право на существование концепции преемственности революционных войн, признав термин «третья и четвертая коалиция». Трудно было бы ожидать, что кто-то без борьбы мог добровольно уступить суверенитет, власть, собственность, вековые привилегии, да и отказаться от давно устоявшегося образа жизни. Естественно «старый режим» без боя добровольно сдавать свои позиции не собирался, тем более, когда бурные события и процессы происходили на межгосударственном уровне, а в них оказались поневоле втянуты не только отдельные социальные слои или классы, а практически все народы. А вот по поводу первой задачи («стержневого направления»), сформулированного Н.А. Троицким, можно и даже нужно поспорить. Ведь все то, что им было инкриминировано коалиции («захват и грабеж новых земель», «господство в Европе») без всяких оговорок необходимо отнести в первую очередь к Наполеону, а отнюдь не к странам, участвовавшим в коалициях.

Коль, ограничились рамками Европы, а все монархи оказались представленными в виде международных бандитов (понятно, что престолы европейских государств не являлись обителью ангелов), то тогда надо признать, что на этом континенте в то время не было более беззастенчивого и удачливого «захватчика» и «грабителя» в международном плане, чем французский император. По этим показателям он безоговорочно опережал всех. С ним не мог сравниться ни один феодальный властитель. Его же конкурентов за обладание данными определениями можно охарактеризовать лишь как «скромниками». Да и объединялись они против Наполеона потому, что он, как более сильный и напористый, нарушал выработанные веками каноны «разбойничьего» поведения, не хотел жить «по понятиям» феодальной «старушки»-Европы, и все норовил кого-нибудь обидеть. Конечно, среди «европейских разбойников» хватало любителей «захватить» и «пограбить», но после 1815 г. они вынуждены были играть по правилам, разработанным «командой победителей» (руководствоваться не своим аппетитом, а появившимися нормами международного права), существовать иначе стало затруднительно. К тому же, называть «грабителями» большинство стран-победительниц не очень-то корректно. Например, Россию. Разве в результате «грабежа» чужих территорий она получила сгоревшую Москву, разоренные войной центральные губернии, вконец расстроенные финансы? А вот во Франции даже перед отречением Наполеона баланс бюджетных расходов и доходов был почти положительным, а государственный долг ничтожен, и это — именно вследствие систематического ограбления Европы (по словам А.С. Пушкина Наполеон «налагал ярем державный…на земные племена») в пользу французской казны^{121}.[104] Ведь союзники (в том числе и русские войска) Париж не разграбили и не сожгли, капиталы частных лиц и наличность Французского банка не тронули, даже ценности Лувра (свезенные из ограбленных Наполеоном стран) остались в неприкосновенности! Не случайно русский историк А.К. Дживелегов следующим образом оценивал цветущее государственное хозяйство Франции: «В 1815 году после стольких страданий, истерзанная двумя нашествиями, истекающая кровью, обезлюдевшая Франция была все-таки самой богатой страной в мире»^{122}. Да и налогов французы платили в три раза меньше чем, скажем, англичане. Д. Ливен привел такие цифры: в 1803 г. средний француз платил 15,2 франка, а к примеру голландец, выкладывал (фактически в пользу того же Наполеона) 64,3 франка^{123}. Что же касается «господства в Европе», то тут все предельно ясно и даже спорить бессмысленно: до 1812 г. почти весь континент находился под Наполеоном! После него в XIX столетии уже не существовало даже единоличного лидерства какого-либо государства в Европе, ни одна из великих держав уже не была в силах реально играть эту роль (в лучшем случае лишь претендовать на нее). Чересчур сильна оказалась межгосударственная конкуренция, речь могла идти только о сферах влияния и то через систему союзов. Полагаю, нельзя задним числом обелять или одобрять чужие прегрешения, впрочем, так же, как и скрывать свои. Н.А. Троицкий, рассматривая результаты окончательной победы коалиционных сил исключительно как негативные, бичуя при этом в первую очередь царизм («хозяин крупнейшей феодальной державы мира»), делает сравнение с действиями французского императора (наследника революции) и считает, что они «были неизмеримо прогрессивнее всего содеянного антинаполеоновскими коалициями» (признавая, однако что «диктат Наполеона не был для европейских народов благом»). В целом как положительное явление он отмечает, что «Наполеон стремился к европейской интеграции, которую он сам деспотически контролировал бы, но, как бы то ни было, толкал он Европу вперед, к современным ценностям, унаследованным от Французской революции, а не назад, в дореволюционное средневековье». В этих словах можно даже услышать намек на мессианскую благодать в прогрессивной роли Наполеона и сквозит явное сожаление о том, что французский император в итоге оказался в проигрыше. Далее, Н.А. Троицкий приводит и творчески развивает две фразы К. Маркса, что действовал он «наполовину не так деспотически, как имели обычай поступать те князья и дворяне, которых он пустил по миру», да и «легче переносить деспотизм гения, чем деспотизм идиота», каковых среди правителей мира тогда (впрочем, и теперь тоже) было очень много»^{124}.

Размышления Маркса на тему деспотизма и прогрессивности вполне понятны, так же, как понятна логика его построений. В свое время он пытался доказать, что новый общественно-экономический строй прогрессивнее и лучше старого. С этой точки зрения Наполеона следовало оправдать хотя бы как противника феодализма, расчищавшего путь к более передовому общественно-политическому строю — капитализму. Но после Маркса мир переменился, изменились и наши представления на многие, казалось бы, неизменные вещи. Все меньше остается понятий, которые бы сохранили свой изначальный канонический смысл. В том числе не так однозначно стали трактоваться такие понятия, как «прогресс» и «цена прогресса». Оказалось, что сам по себе «прогресс» (следовательно, и его цена) может нести не только положительные, но и побочные отрицательные моменты.

Одни и те же мысли в различные эпохи звучат по-разному. Мне, как читателю, поневоле сразу приходит на память (поскольку Троицкий сравнивает прошлых и нынешних правителей) один современный американский деятель, обличенный президентскими полномочиями, пославший американских парней в Ирак и Афганистан защищать идеалы демократии. В нашем мире вновь становится модно вразумлять заблудших с помощью силы. Поэтому я и задаюсь марксовым вопросом: он гений или идиот? Ведь «общечеловеческие ценности» западной демократии никто не назовет реакционными, напротив, все будут утверждать, что они как раз подпадают под прогрессивные понятия. Откуда же берутся силы им сопротивляться? Да и с точки зрения прогресса США даже сравнивать не невозможно с азиатскими государствами, по всем показателям американская демократия — «самая передовая демократия в мире». Только вот каково сегодня афганцам и иракцам (привычных к своей восточной деспотии) выносить деспотизм американского …. (тут затрудняюсь выбрать одно из двух слов: гения или идиота? Пусть каждый сделает этот выбор самостоятельно). Полагаю, простые люди в этих странах не особенно задумываются, но чьей воле их «нагибают» ради будущей демократии, поэтому и везут оттуда в цинковых гробах американских парней. Также и в начале XIX в. не слишком не задавались над подобными вопросами простые крестьяне в горах Испании, в полях России и в других местах Европы, поэтому там и гибли французские солдаты. Духовное насилие вызывает такое же противодействие, как насилие физическое.