— Ну, такой богатырь, как ты, не скоро сойдет на нет. Тебя бы на лесоразработки! Думаю, что автоматизация вводится прежде всего там, где условия труда тяжелые.
— Точно! Например, продавать газированную воду: видал автоматы в Москве. А то еще в метро автоконтроль, все норовит по ногам ударить. Я чуть заикой не сделался. Объясни: когда все автоматизируем, куда рабочий класс денется?
— На наш век хватит.
— А я привык жить с перспективой.
Пытаюсь вывернуться, но знаний не хватает. А Пищулин наседает. Можно было бы отослать его в библиотеку, но твердо уверен: в библиотеку он не пойдет. Вспоминаю все, что слышал об этом. Наивные вопросы Пищулина не так уж наивны. Надо самому почитать.
Говорю о том, что настало такое время, когда науку и труд невозможно разделить. Что теперь особенно необходимо учиться. Узкий профессионализм рабочего заменится универсализмом. Машинный труд, как известно, немыслим без узкой специализации. Автоматизация же требует политехнизации. А политехнизация невозможна без всестороннего развития личности.
— Нет, ты скажи, — прерывает меня Демкин, — может автомат заменить человека?
— Смотря какого. Если тебя, то не может: автомат по бабам не шляется, горилку не пьет, — острит Тюрин.
— Ты лучше за своей нравственностью следи, жмот. Хоть раз кому-нибудь взаймы дал? Тоже лезет коммунизм строить! А у самого на тумбочке копилка: собачья голова со щелкой во лбу. Сберкасса! Нужно, как наш бригадир, соединять теорию с практикой.
— Взаймы все равно не дам, не мылься, — говорю я.
Пора расходиться. Меня похлопывают по плечу:
— А ты парень с головой!
— Из-за вас на свидание не пошел.
— Научно-техническая революция происходит, теперь не до свиданий, — шутит кто-то.
— А зачем она, эта революция? — опять подначивает меня Демкин. — До сёдня как-то обходились?
Тут уж на него набрасываются скопом, объясняют подробно, что, зачем и почему.
— А ручной труд все равно останется! — не сдается он.
— Ты ломишься в открытую дверь, — терпеливо говорю ему я. — Конечно же при любой автоматизации ручной труд останется. Но какой труд? Ведь главное — ликвидировать тяжелый физический труд, чтоб животики не надрывать. Монтажники всегда будут, но их труд, хоть и ручной, будет высшей формы: тут нужно электронику и автоматику знать. Это труд нового типа. Возьми, к примеру, кочегара большого парового котла. Был кочегаром, потел, надрывался, а сейчас превратился в оператора: за приборами следит. Так постепенно все и превратимся в операторов, наладчиков, ремонтников.
— Скучно! Нажимай кнопки, включай и выключай рычажки. Где же тут умственность?
Спор вспыхивает с новой силой.
— Лопухи вы все, — говорит Демкин. — Болтали, болтали про научно-техническую революцию, а сами забыли, к чему она, а у Демкина реле сработало, она-то и нужна, чтобы бессодержательного труда не было. Где автомат сможет заменить человека, там он его и заменит.
— Ну, гений!
— Гений не гений, а поумнее тебя.
Научно-техническая революция… Эти слова не сходят у нас с языка. Мы ведь осознаем, что находимся в самых недрах этой революции, она для нас не отвлеченное понятие.
Меня увлекает стихия подобных разговоров. Тут и об освоении космоса, и об атомной энергии, и о кибернетических машинах. Особенно волнуют сообщения о сварочных работах в космосе. Это уже имеет отношение к нам. Значит, не такая уж наша профессия приземленная! И мы гадаем, какой из трех способов сварки в космосе окажется самым перспективным.
Наговорились. Ребята расходятся. Я тоже иду в общежитие.
7
Зачем человеку первое место?
Хотим мы того или не хотим, но соревнование существует во всем: и в работе и в любви. Оно всегда было, соревнование, в самые незапамятные времена.
Мы решили во что бы то ни стало обогнать бригаду Харламова, выйти на первое место. Все воодушевлены. Теперь смена кажется нам короткой, живем одним помыслом: обогнать, обогнать…
Главная идея нашего соревнования проста: работать без контрольных образцов, то есть добиться такого положения, чтобы нам доверили вести сварку сразу, без предварительного испытания в лаборатории контрольных стыков. Это будет признанием нашего мастерства. Это будет высшее достижение, о котором только может мечтать сварщик на нашей сверхответственной стройке. Итак, главное — качество! Не у всех наших ребят дело спорится.
— Эх, Сигалов, Сигалов, — укоризненно качаю я головой. — Куда глядят ваши глаза! Тут и без дефектоскопа видно: брак! Вырубить все до чистого металла и снова заварить!
Сигалов стоит понурив голову.
— Так я ж старался…
Вот у кого веснушчатое лицо. Сейчас оно горит, как весенний тюльпан. Стыдно. Не хочется быть последним.
— Если бы не старался — был бы другой разговор. Вот что, Сигалов: вы очень рассеянны. Еще одна такая промашка — переведу на дренажные трубы; там можете по сто раз вырубать.
— Несчастье у меня: мать тяжело заболела. Получил вчера письмо.
— Вот оно что. Может, домой нужно съездить?
— Спасибо.
Брак, допущенный Сигаловым, невелик, и отчитывал-то я его для острастки, не заметил, что парень чем-то расстроен. А нужно было заметить.
Сегодня я занят удалением дефектов в сварных швах. Дефекты — дело рук моих подчиненных. Пускаю воздух и, коснувшись трубы электродом резака, возбуждаю дугу. Резак тяжелый, в нем не меньше килограмма. У него усиленная токопроводящая губка, и это позволяет долго работать при токе до пятисот ампер; моя рука прикрыта щитком.
— Плоскость реза должна быть строго перпендикулярна поверхности металла, иначе на одной из нижних кромок образуются трудноотделимые наплывы, — говорю я Пищулину.
Ну и работник! Бывают же такие недотепы!
— Вы объясняете очень понятно, а у меня все равно не получается. Может, мне уйти на дренажный узел? Чтобы не тянуть бригаду назад?
И не поймешь, всерьез он это или испытывает меня. Пищулин — «человек без эмоций», выражение лица всегда одинаковое: ругают ли его, хвалят ли, он смотрит на вас по-детски наивными глазами, как бы удивляется, что к его неуклюжей особе проявлено внимание. Он широк в плечах, грузноват для своих двадцати трех лет, малоподвижен. Мне он почему-то нравится.
— Нет, Пищулин, отпустить на дренаж не могу. В вас все задатки первоклассного сварщика. У кого еще из ребят такая выдержка, физическая выносливость?.. То-то же! Сегодня после смены будем тренироваться. Согласны?
— Само собой. Аж пуп трещит от натуги…
Мы продвигаемся вперед, и груды металла и железобетона словно бы одушевляются.
Сперва это были бесконечные серые коридоры и обширные залы, безликие, как бы слепые. И только потом, когда сюда пришли мы, все это стало оформляться в радиоактивный контур высокого давления, а он, в свою очередь, раздробился на парогенераторное отделение, на коридор коммуникаций, на боксы с защитными стенами, на насосный узел.
Работа полна захватывающего интереса. Если б еще занять первое место!
Я много думаю о роли бригадира, заинтересованно приглядываюсь к каждому из наших руководителей. У каждого свои особенности, свой «профиль», свой стиль руководства.
Иногда мне кажется, что работа с людьми не просто работа, а искусство, нечто близкое к искусству. Как сказал один бригадир, здесь нет норм, на проценты ее не прикинешь. Со всех сторон слышишь, что работать надо творчески. Но люди, призывающие работать творчески, подчас сами не могут объяснить: а как это творчески?
Спрашиваю у Угрюмова:
— Вот ты главный инженер. Главный! Объясни: каким должен быть руководитель, что такое стиль руководителя?
Он склоняет голову набок, смотрит на меня с любопытством, пропускает бороду сквозь кулак.
— Запиши и передай потомкам, — говорит он. — Стиль руководителя — это отражение личных качеств человека, поставленного во главе коллектива, плюс опыт самого коллектива и реальные условия, в которых приходится руководить. Сколько руководителей, столько и стилей. Искусство руководить приобретается на опыте, а не но рецептам. Могу дать ряд полезных советов.