И я вижу его внушительное лицо вблизи: холодные, рассеянно-мечтательные глаза, крупный рот, ироничный и в то же время твердый. Ученый все еще где-то там, в своих научных грезах, в другом измерении. И, возвращаясь оттуда ко мне, он говорит:

— В самолете я стал невольным свидетелем разговора двух врачей. Один из них сказал: «Не хочу, чтобы мои сыновья были врачами. Пусть будут инженерами». Как будто можно в таких случаях решать за сыновей?! А если бы папе вдруг захотелось, чтобы его сыновья стали художниками или математиками?.. Расскажите о подготовке сварщиков.

Мы пьем чай. Я рассказываю. Волнуюсь. Обжигаюсь. Внутреннее смятение не проходит. Ведь это Коростылев… Сам Коростылев! И я… А может быть, это мне только снится?..

Исподволь наблюдаю: не скучно ли? Нет, слушает сосредоточенно, сдвинув густые брови.

— А вот скажите, случается так, что у двух сварщиков одинаковой квалификации при сварке одними и теми же электродами получаются существенно различные результаты?

— Сплошь и рядом.

— А где разгадка? Как в старой песенке: «Портных в столице очень много, шьют равной, кажется, иглой…»

— Как-то не задумывался. Наверное, все зависит от умения манипулировать электродом, от способа перемещения электрода относительно кромок свариваемых труб.

Какая цепкость мышления! В совершенно незнакомой ему области сразу же выделил основное.

Из кучи бумаг он выбирает какие-то листы и передает мне.

— Вот я тут написал доклад, хочу выступить перед рабочими. Прочтите, пожалуйста. Все ли понятно? А я пока тоже почитаю кое-что.

Текст отпечатан на машинке. Вчитываюсь в каждую строку. Актуальнейшие проблемы применения атомной энергии в мирных целях. Подробно о нашей атомной станции. О трех блоках, которые намечено построить.

Грандиозная, захватывающая перспектива.

— Ну и как вы находите?

Видно, ему самому доклад нравится.

— Все понятно, очень интересно.

— А замечания?

— Есть вопрос. Все рабочие у нас с восьмилеткой и десятилеткой. А сваривать трубы или слесарить можно и без десятилетки. Получается как бы избыточный образовательный ценз. Полученные в школе знания в непосредственной работе не находят применения. Многие хотели бы работать в современном автоматизированном производстве или в сфере науки. Но желающих куда больше, чем мест там.

Коростылев закуривает сигарету, делает несколько затяжек, поднимается с кресла и начинает ходить по кабинету. Мне кажется, что он сердит. Говорит резко:

— А вот вы?.. Вы ушли с третьего курса университета и подались в сварщики. Вам мешает образовательный ценз?

— Я — другое дело. Во-первых, я с самого начала выбрал неправильно: склонность к физике и математике, а подался на исторический, в археологию.

— Невелика беда. Каждый обязан знать историю. До сих пор ощущаю пробел в образовании. Научно-техническая революция не пустые слова. Она только еще начинается, и ее с малограмотными людьми не развернуть. То, что большинство рабочих в настоящее время у нас имеет избыточный образовательный ценз, — очень хорошо. Да это и не избыточный ценз, а всего лишь минимум, необходимый для реализации совокупно взятых социальных функций советского рабочего. Вам как историку это должно быть понятно. Почему вы берете только профессионально-квалификационную сторону? Почему не упоминаете об участии рабочего в общественной жизни, в совершенствовании производства?..

Слушаю со все возрастающим изумлением. Мне-то казалось, что он полностью погружен в «чистую» науку. А он продолжает:

— В последнее время у нас часто пишут о формировании социальной группы рабочих-интеллигентов как особого слоя рабочего класса. Что вы думаете на этот счет?

— По-моему, никакой особой социальной группы нет. Народ стал культурнее — вот и все.

— Вы совершенно правы. Вот что я вам скажу: полностью автоматизированное производство в ближайшее десятилетие поглотит лишь незначительную долю рабочих кадров. Нужны рабочие старых профессий — монтажники, сборщики, слесари-ремонтники, рабочие машинного труда. Противоречие? Но какая революция совершается без противоречий? Да, пока реально существует противоречие между уровнем механизации производства и требованиями молодых рабочих к содержанию труда. Но что из того? Углубление научно-технической революции снимет это противоречие. Вы, молодые, обязаны держаться на уровне времени. Рабочий — механик — инженер — ученый — это не ступеньки продвижения, не чиновничья лестница выслуги, а равнозначные звенья производства, и от каждого требуется научное знание своего дела. Согласны?

— Согласен. Рабочие должны активно участвовать в совершенствовании производства. Но на практике не всегда это получается.

— Что вы имеете в виду?

Признаюсь, когда я шел к Коростылеву, то вовсе и не думал говорить о Харламове, о его изобретении. Но тут меня понесло.

— У нас вот предложение Харламова отфутболили! Если он рабочий, это еще не значит, что…

И я выкладываю все. Привожу расчеты, впадаю в горячность, будто защищаю свое, кровное. Я наглею до такой степени, что обвиняю обе высокие комиссии в формализме, наплевизме и еще в каком-то «изме». И становится ясно, что без изобретения Харламова прогресс зайдет в тупик.

Я взываю к справедливости. Ученый задумывается.

— Вы говорите — Центральная лаборатория треста? Потолкую с Лихачевым. Ведь, насколько мне известно, Центральная лаборатория в его ведении?

— Лихачев тоже против. Я говорил с ним.

— Не нужно представлять себе все начальство «зажимщиками» и консерваторами. Проблема, за которую взялся ваш товарищ, видимо, не из простых.

Коростылев кладет мне руку на плечо:

— Нужны обстоятельные исследования. Попробуем подключить Институт электросварки или Институт Оргэнергостроя. А для начала я хотел бы поговорить с Харламовым.

Я и рта не успеваю раскрыть, как Коростылев вызывает секретаршу и просит ее разыскать Харламова. И чтобы обязательно принес чертежи и расчеты!

Вот это стиль работы!

Возвращается секретарша ни с чем. Харламов наотрез отказался идти. И вообще он никого не уполномочивал быть адвокатом…

Меня душит злость. От стыда готов провалиться сквозь землю. Хорош Харламов! Нашел перед кем дурь выказывать!

Коростылев смеется:

— Характер! Ничего, чертежи и расчеты мы получим. Если в его предложении есть рациональное зерно, поможем.

Он смотрит на меня как-то задумчиво, словно что-то взвешивая в уме.

— А знаете, зачем я вас вызвал?

Я поражен: значит, все, что было, не главное? Главное впереди?..

— Мне в лаборатории нужна безупречная сварка. Мастер на все руки. Вас рекомендовал Угрюмов. Вы вполне подходите. Ведь в лабораторию магнитогидродинамики требуется не просто исполнитель, а человек мыслящий.

Наверное, у меня довольно глупый, растерянный вид, так как Коростылев улыбается.

Та самая, плазменная лаборатория! Передний край науки, энергетика будущего… Мастер на все руки… Моя давняя мечта.

— Должность почти инженерская, — говорит Коростылев. — Будете монтировать новейшие установки. Квартира обеспечена. Москва…

Да если бы мне пришлось спать под лавкой, жить впроголодь, работать до потери сознания…

Перед глазами сверкание металла и стекла — ускорители плазмы, стеллараторы, дисковые генераторы, ловушки с магнитными зеркалами, тороидальные разрядные камеры. Молодец Родион. Настоящий друг.

— Вы бывали у нас в лаборатории?

— Да, бывал. Помогал Угрюмову ремонтировать установку для турбулентного нагрева.

Если бы он погонял меня по этой самой установке! Я ее изучил как свои пять пальцев, знаю, где титановые инжекторы, где катушки, зонды, датчики. Пусть поймет, что у меня чуть ли не врожденная склонность к таким вещам. Но он ни о чем не спрашивает. Ведь это лишь для меня знаменательное событие: приглашают работать в лаборатории всемирно известного ученого! А для него — рядовой эпизод. Потребовался хороший слесарь, только и всего.

— Я не тороплю вас с ответом, — говорит Коростылев. — Но до моего отъезда вы должны решить.