В день, когда ему был пожалован чин подполковника Преображенского полка, «поутру» Потемкин явился с визитом к приехавшему на время из Италии Алексею Орлову. К сожалению, разговор остался тайной, но вряд ли можно сомневаться, что настроение Алексея после этого было испорчено. Екатерина пыталась инструктировать «кривого Циклопа», как за глаза именовали Потемкина при дворе, чтобы он не насмехался над отставленным Г. Орловым. «Если он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне их расценивать» — говорила она ему, напоминая при этом, что Орлов никогда, ни перед кем не порочил имени Потемкина, а напротив, поддерживал. Екатерина пыталась с обеих сторон внести мир в отношения Потемкина с Орловыми, известно, что она имела разговор на сей предмет с Алеханом, но тот не соглашался ни на какие заигрывания с виновником неприятностей братства Орловых. Причем между ними внешне сохранялись вполне приемлемые, со стороны даже порой приятельские отношения, скрывающие искреннюю взаимную ненависть. И лишь когда императрица решила назначить Потемкина «товарищем», т. е. заместителем 3. Чернышева по Военной коллегии, Григорий не выдержал; между ним и Екатериной произошла серьезная стычка, в результате которой государыня была крайне расстроена, а Григорий принял решение тотчас по возвращении из Москвы, куда он готовился выехать, предпринять заграничное путешествие.
Потемкин тоже не долго занимал высочайшие покои: новый, 1776 год Екатерина встречала с новым любовником, молодым и красивым поляком П. Завадовским. Потемкину же было предоставлено почетное право рекомендовать ей в будущем новых фаворитов (позже такие же обязанности получил и Г. Орлов). Уже в 1777 г. Завадовского сменил гусар С. Зорич, в июле 1778 г. по рекомендации Потемкина заветные апартаменты занял И. Римский-Корсаков (или просто Корсаков), еще через год — А. Ланской и т. д. Как правило, избранники государыни обладали высоким ростом, возможно, из них получился бы неплохой баскетбольный клуб.
По описаниям француза М. Д. Корберона, Г. Орлов вплоть до начала 1777 г. сохранял влияние на императрицу и жил как подобает светлейшему князю. В феврале 1776 г. он писал: «Князь Григорий Орлов уже с неделю здесь [при дворе после заграничных путешествий]. Это красивый мужчина. Императрица сохраняет к нему дружбу как к давнишнему любимцу… Я с удовольствием присутствовал на втором спектакле у великого князя, куда прибыли вместе с императрицей Орлов и Потемкин. Мне это показалось несколько неуместным для посторонних наблюдателей, и я заметил, что владычествующий ныне имел меньше уверенности, нежели его предшественник» [23, 107].
В этом году у Григория проявляются признаки болезни, ходят слухи о преднамеренном отравлении его недоброжелателями. Тем не менее в апреле Корберон в одном из писем сообщал, что «звезда Потемкина меркнет. В Москве произошло событие, могущее поколебать его положение… Орловы, и в особенности князь, пользующиеся большой милостью, легко могут повредить ему. Я уже писал тебе о болезни князя Орлова и о возникшем подозрении, что причиною ее было отравление». Однако слухи есть слухи, но собственным наблюдениям Корберона нет оснований не доверять. Будучи среди приглашенных на похороны первой жены Павла Петровича Наталии Алексеевны, он наблюдал за императрицей. «Орлов, стоявший подле нее, держался с большою выдержкою. Граф Иван Чернышев как истый придворный отдал ему три почтительных поклона, слегка кивнув головою Потемкину».
Наконец, 7 октября М. Корберон был свидетелем сцены, красноречивой без слов. Потемкин «подвергся оскорбительной выходке со стороны князя Орлова, который взял его за руку и отодвинул, чтобы очистить себе дорогу и приблизиться к государыне, когда та после фейерверка покидала галерею. Недавно пожалованный князь смолчал, но с досады грыз ногти» [32, 152].
В феврале следующего года попавший в немилость Корберон был вынужден по совету генерала Бауера прибегнуть к ходатайству Г. Орлова. «23-го был важный для меня день: я снова появился при дворе… Вчера, в 9 часов я поехал к князю Орлову. Он занимает обширный дворец на набережной Мойки, на которой живу и я. Я вошел в кабинет, полный народа; ждали пробуждения князя. Это настоящий двор, о каком и понятия не имеют в наших европейских странах. Наши принцы крови, наши министры принимают одетые и дают аудиенцию с неким уважением, всегда подобающим публике. Здесь азиатские нравы сохранили еще некую изнеженность восточного деспотизма, и каждое высокопоставленное лицо принимает посетителей с чванством и холодностью; может, это уже не столько высокомерие как привычка. Князь вышел из своих покоев в кабинет в халате, растрепанный и с длинной трубкой в зубах. Его окружили, каждый кланялся… Он сел в кресло, велел завивать себе волосы, курил и продолжал разговор…» [23, 159].
Женитьба Григория. Лечение водами
При дворе текла обычная наскучившая придворная жизнь с Эрмитажем, собраниями и театром, обедами и маскарадами. Григорий устроил у себя бал, на котором присутствовали только англичане, «протаицовали до 5-го часа». Вскоре Григорий снова начал проситься за границу. От Алексея, находившегося тогда у берегов Италии, пришла просьба уведомить его о времени появления за границей Григория. Выезд состоялся только летом 1775 г., ехать в Италию Г. Орлов предполагал через Берлин и Вену. При отъезде «скуки в нем не было заметно».
Доехал ли Григорий до Италии, нам не известно, но в июле или в начале августа он был уже в Париже. В письмах братьям князь описывает почести и приемы у знатных лиц в его честь. К концу года он перебирается в Англию, едва не утонув при переправе Рейна. Англия также была покорена Григорием, полюбившимся всем, кто познакомился с ним. Уважением к нему прониклись даже лондонские воры, одному из которых он так сдавил оказавшуюся в его кармане руку, что тот заорал, мгновенно выпустив приглянувшуюся ему табакерку с бриллиантами.
Не отгуляв отпущенного времени, Григорий в начале 1776 г. возвратился в Петербург, был милостиво принят императрицей и вскоре снова заболел: «ударом паралича» напомнила о себе перенесенная им в 1773 г. нервная болезнь. Князь решает официально подать в отставку и жениться на Е. Зиновьевой, но прежде хочет посоветоваться с Алексеем. В отставку он вышел, а в вопросе с женитьбой не послушался ни Алексея, ни остальных братьев. Любовь оказалась столь безумной, что бессильны были и церковные законы, запрещавшие родственные браки.
Иностранцы не спускали глаз с этой пары. О том, какие немыслимые сплетни ходили в дворцовых кулуарах, лучше всего говорит их неофициальная переписка. Е. Зиновьеву за глаза просватали даже польскому министру графу Г. Брюлю. В записках Корберона говорится: «Говоря о делах графа де Брюля и о добрых намерениях князя Орлова, я ему передал о распространившихся слухах про предполагаемую поездку этого русского во Францию с Зиновьевой. Нессельроде мне сообщил, что Орлов всецело подпал под влияние этой фрейлины, думает жениться на ней, и если бы, невзирая на неодобрение императрицы, этот брак состоялся, то, скрывая куда именно, он немедленно уехал бы со своим сокровищем». И здесь же проводится параллель с Потемкиным: «Не объясняет ли это причины упорного желания Потемкина остаться при дворе в то время, когда желают его удалить? На падении Орлова он, может быть, воздвигает надежды возвращения прежней милости» [32, 150].
В октябре 1776 г. вновь «заговорили о женитьбе князя Орлова на Зиновьевой… Так как она состоит с князем в родстве, а в этом случае сам Синод не может дать разрешения на брак, то, по слухам, будут вызваны свидетели, которые присягнут, что Зиновьева не приходится дочерью ни своему отцу, ни своей матери» [32, 154]. Перед новым, 1777 годом Г. Орлов будто бы целый месяц был в опале «за то, что говорят о его браке с Зиновьевой, в которую он по-прежнему влюблен и на которой хочет жениться… Подозревают государыню в том, что она сама затеяла эту интригу, чтобы этим противозаконным браком уронить его в глазах народа».