Я сжал в моих объятиях этого превосходного человека, который соглашался иметь зятем меня, молодого, бедного, еще без положения, и в порыве благодарности мне захотелось подарить ему бриллиант величиною с два моих кулака; покидая бездну, я машинально оторвал от скалы эту драгоценность и положил ее в карман. Бриллиант этот, совершенно незначительный по сравнению с колоссальными драгоценностями бездны, в мире, где мы живем, представлял собою бесподобный по форме и качеству образец. Я был так растроган, что не мог говорить, но я вытащил из своего кармана это сокровище и вложил его в руки моего дядюшки, пожимая их, чтобы дать ему понять, что я готов поделиться с ним всем, что имею.

— Что это такое?— произнес он.

И когда он открыл руки, я, краснея со стыда, увидал, что это шар граненого кристалла, вделанный, как орнамент, в конце перил лестницы моего павильона.

— Не считайте его за сумасшедшего, папа,— сказала Лора отцу.— Это символическое и торжественное отречение от некоторых фантазий, которыми он хочет пожертвовать мне.

Говоря это, великодушная Лора взяла кристалл и разбила его на тысячи кусков о наружную стену. Я взглянул на нее и увидал, что она всматривается в меня с тревогой.

— Лора! — вскричал я, прижимая ее к моему сердцу.— Мрачное очарование разрушено; между нами нет более кристалла, и начинается истинное очарование. Я нахожу тебя прекраснее, чем видел тебя когда-либо в мечтах, и я чувствую, что отныне люблю тебя всем моим существом.

Скоро дядюшка Тунгстениус и Вальтер пришли поздравить меня с выбором Лоры, который она сделала в мою пользу в ту минуту, как ей предстояло выбрать другого.

Я узнал от них, что накануне мое огорчение побудило мою кузину объясниться, и что она с первых же слов сказала своему отцу, что предпочитает меня. Едва только добряк Христофор приехал к нам (я действительно встретил его в минералогической галерее, и мое воображение представило мне его персиянином), как ему уже стали известны наши сердечные тайны. Не зная, что происходит между ним и Лорой, я в сильном огорчении ушел к себе в комнату, где напрасно старался успокоиться, читая попеременно то сказку из «Тысячи и одной ночи», то путешествие Кана к полярным морям, и под впечатлением сумбура в голове писал несколько часов подряд. Утром Вальтер и Лора, встревоженные тем видом, с каким я их оставил, и светом, еще горевшим в моей комнате, поочередно и вместе приходили звать меня и взглянуть на меня в стеклянную дверь; наконец, они решились выбить ее в ту самую минуту, когда я услыхал падение Назиаса в вулканическую бездну с таким странным и с таким реальным шумом. Вальтер ничуть не ревновал Лору в привязанности ко мне; он оставил меня вдвоем с нею, и ей удалось мягко отрезвить меня от галлюцинации.

Войдя в мою комнату, я действительно нашел на моем бюро целую кучу листков, исписанных во всех направлениях и крайне неразборчиво. Мне удалось собрать их в порядке и, насколько мне позволила память, дополнить и объяснить некоторые пробелы, затем я подарил их моей дорогой жене, которая иногда с удовольствием перечитывает их, извиняя мои прошлые преувеличения в силу того, что я остался верным ее образу и сохранил его ясным и чистым даже в моих мечтах.

Два года тому назад я женился и, не переставая образовывать себя, я научился говорить. Я сделался профессором геологии вместо моего дядюшки Тунгстениуса, заикание которого до такой степени усилилось, что ему пришлось отказаться от аудитории и передать лекции мне. В вакантные месяцы мы с ним и Вальтером отправляемся в деревню к дядюшке Христофору. Там, среди цветов, которые она страстно любит, Лора, сделавшаяся ботанисткой, спрашивает меня иногда, смеясь, подробности о флоре полярного острова; но она больше не воюет со мной за мою любовь к кристаллу, потому что я научился видеть ее в нем такою, как она есть, такою, какою теперь я ее всегда вижу.

Здесь господин Гарц закрыл свой манускрипт и прибавил от себя:

— Вы спросите меня, быть может, каким образом из профессора геологии я сделался продавцом минералов. На это можно ответить несколькими словами. Герцог, правивший Фишгаузеном, очень любивший науку и покровительствовавший ей, в один прекрасный день пришел к тому убеждению, что самая прекрасная наука состоит в искусстве убивать животных. Его приближенные уверили его в том, что для того, чтобы быть великим принцем, настоящим властелином, необходимо употреблять большую часть своих доходов на развитие охотничьего спорта. С тех пор геология, сравнительная анатомия, физика, химия были отодвинуты на задний план, и бедные ученые стали получать такое жалкое жалованье и такое неободряющее ободрение, что мы лишены были возможности содержать наши семьи. Моя дорогая Лора, которой я намерен сейчас представить вас, подарила мне несколько детей, а мой тесть посоветовал мне не дать им умереть с голоду; таким образом, мне пришлось покинуть ученый город Фишгаузен, в котором отныне всюду раздается звук охотничьих рогов и приветственный лай борзых собак. Я переселился сюда и, благодаря доброте папа Христофора, получил основной капитал, при помощи которого я занялся довольно прибыльной коммерцией, не оставляя в то же время дорогих мне изучений и исследований.

Таким образом, вы видите во мне человека, который счастливо отделался от иллюзий, и который уже никогда более не поддастся фантастическим выводам; но я, право, не особенно сожалею о том, что пережил этот горячечный период, где воображение не знает препятствий и где поэтическое чувство подогревает в нас пыл мечтаний и уничтожает ледяной ужас тщетных гипотез...

Я имел удовольствие обедать вместе с божественной Лорой, женой доброго господина Гарца. В ее фигуре не было уже ничего прозрачного: это была рослая матрона, окруженная очень красивыми детьми, составлявшими теперь ее единственное кокетство; но она была очень умна: она хотела образовать себя, чтобы не слишком отличаться от видения ее мужа в кристалле, и когда она говорила, в ее голубых глазах появлялся какой-то сапфировый блеск, в котором было много очарования и даже немножко волшебства.

Notes :

Менхиры — порода выдолбленных камней друидической эпохи (Прим. перевод.)