Затем Джустиниани возвращается к событиям, предшествовавшим снятию осады, и вот тогда впервые появляется в его письме Жанна — впрочем, неназванная: «Недели за две или даже больше до этого известия без конца говорили о множестве пророчеств, которые ходили по Парижу; они были согласны друг с другом в том, что дофин должен очень преуспеть. По правде говоря, мы с одним итальянцем держались одного и того же мнения и сильно потешались над этим, особенно над некоей девственницей, овечьей пастушкой родом из Лотарингии, которая месяца полтора тому назад явилась к дофину и желала говорить только с ним и ни с кем больше. Короче говоря, она ему заявила, что ее послал к нему бог, а потом сказала, что он наверняка будет к Иванову дню в Париже, даст сражение англичанам, выиграет его и будет коронован в Париже. Затем [она сказала, что] он должен собрать своих людей, доставить продовольствие в Орлеан, дать англичанам сражение, которое он наверняка выиграет и заставит их снять осаду к их великому конфузу. Я мог бы также вам упомянуть о том, что дофин имел благодаря ей откровение о великих событиях, относительно чего я, как все прочие, пребываю в недоумении.

Я сообщил вам слово в слово и лишь то, что содержится в полученных мною письмах. На сегодня же то, что она говорила, исполнилось. Говорят, что автором этих писем является некий англичанин по имени Лоуренс Трент, человек почтенный и не болтун, так что он и сам пишет, видя, что говорится об этом в донесениях стольких достойных и заслуживающих доверия людей: „Это сводит меня с ума“. Он сообщает, между прочим, что многие бароны относятся к ней с почтением, равно как и простолюдины, а те, кто смеялся над ней, умерли плохой смертью. Ничто не является, однако, столь ясным, как ее бесспорная победа в диспуте с магистрами теологии, так что кажется, будто она — вторая святая Екатерина, сошедшая на землю, и многие рыцари, которые слышали, какие удивительные речи произносила она каждый день, считают это за великое чудо.

Раньше, до того как французы вошли в Орлеан, я не знал, чему я должен верить из того, что мне сообщали, кроме того, что поистине велико могущество господа. И если бы не письмо, которое я получил по этому поводу из Бургундии, я бы ничего не сказал вам об этом, ибо все это может показаться скорее баснями, нежели правдой. А я за что купил, за то продаю».

Упомянув затем о последней новости — предстоящем браке Филиппа Бургундского и португальской принцессы, Джустиниани вновь возвращается к Жанне в самом конце письма: «Сообщают далее, что сия девица должна свершить два великих дела, а потом умереть. Да поможет ей бог…» (89, т. III, 54).

Таково первое сообщение о Жанне в письме Панкраццо Джустиниани. Какой же видится она из далекого Брюгге? Что из ее реального облика и действительной истории сохранила молва, передавая вести о ней с гонцами и купеческими караванами? Какой предстает она перед венецианцем эпохи Кватроченто, перед купцом, дипломатом и разведчиком, т. е. перед человеком совершенно иной культуры, иного психологического склада, нежели она сама и ее окружение?

Джустиниани растерян. Это чувствуется даже по стилю той части его послания, где говорится о Жанне. Эта часть очень заметно отличается от других: исчезает уверенный тон, пропадают трезвые оценки, прозорливые суждения, меткие метафоры. Джустиниани не знает, чему верить. Он не берет на себя ответственность за достоверность сведений («за что купил, за то продаю») и готов повторить вслед за Лоуренсом Трентом: «Это сводит меня с ума». И хотя его симпатии явно на стороне Жанны, знает он о ней очень мало. Ему известен самый факт ее появления при дворе дофина. До него дошли какие-то слухи о первом свидании Жанны с Карлом. Он знает в самой общей и неопределенной форме о расследовании в Пуатье, причем само это расследование понимает как диспут, а его результаты — как победу Жанны над теологами. Вот, пожалуй, и все, что он знает.

Но он не знает даже ее имени. И самое главное — ему неизвестен факт кардинального значения: непосредственное участие Жанны в боевых действиях под Орлеаном. Мы уже видели, что сообщение Джустиниани об обстоятельствах снятия осады вообще изобилует неточностями, но непонятно, каким образом даже в этом рассказе не нашлось места для Жанны. Здесь возможно единственное объяснение: по всей вероятности, об этом не было упоминаний из той поступившей в Брюгге «многими путями» информации, на которую опирался Джустиниани. А это в свою очередь вызывает недоумение, так как известно, что уже 10 мая, через день после ухода англичан из-под Орлеана, в Париже не только официально объявили, что «люди дофина» сняли осаду, но и говорили, что они имели в своих рядах некую «деву со знаменем». Именно ее изобразил в тот день на полях регистра Парижского парламента секретарь Клеман де Фокемберг. Этот рисунок на полях важнейшего государственного документа — красноречивое свидетельство того, как сильно был поражен парламентский секретарь новостью о «деве со знаменем». Легко представить себе, как должны были обсуждать эту новость на парижских площадях, улицах, в лавках… И тем не менее в первом потоке сообщений, достигшем Брюгге где-то около 20 мая, об этом, очевидно, ничего не говорилось, так как в противном случае Джустиниани безусловно упомянул бы о столь важном факте. Возможно, это произошло потому, что сами информаторы Джустиниани не поверили на первых порах слуху о «деве со знаменем» или не придали ему серьезного значения. (Поначалу это был именно слух; Клеман де Фокемберг сообщает об этом в очень осторожной форме: «как говорили»). Впрочем, они вообще еще очень плохо знали, каковы были действительные обстоятельства снятия осады: вспомним, что это с их слов Джустиниани поставил во главе французского войска графа Клермона и герцога Алансонского.

Но как бы там ни было, роль, которая отведена Жанне в послании Пакраццо Джустиниани, вполне ясна. Это прежде всего роль прорицательницы. Безымянная девица, появившаяся при дворе дофина, предрекает грядущие победы. Она сама становится объектом пророчества (должна свершить два великих деяния, а потом умереть); при ее посредстве дофина посещает откровение. Впрочем, она — нечто гораздо большее, нежели придворная сивилла. «.. Кажется, будто она — вторая святая Екатерина, сошедшая на землю». Овечья пастушка, она выходит победительницей из диспута с учеными мужами; те, кто смеялся над пей, умирают плохой смертью. В ее речах содержится «много чудесного», они кажутся слушателям «великим чудом». «Чудесное» и «чудо» — здесь не просто эпитет и метафора; точно так же как сопоставление со святой Екатериной не является в данном случае лишь образным сравнением. Все это — определение самой сущности явления: согласно господствовавшим представлениям, чудо — привилегия и атрибут святого. Мы видим, как быстро молва (общественное мнение) сакрализует образ Жанны, приписывая (точнее, предписывая) ей «нормативное» поведение чудотворной Девы, как быстро массовое сознание перерабатывает реальные факты в легенду. В этом плане письмо Джустиниани представляет собой очень ценное свидетельство.

Итак, судя по письму Джустиниани, Жанна, еще в сущности ничего не сделав, одним своим появлением произвела на современников впечатление чуда. Легко представить, как должно было усилиться это впечатление после победы под Орлеаном. «Чудеса», «великие чудеса», «божья посланница», «прекрасный ангел, посланный богом для спасения славной земли Французской», — эти и подобные выражения постоянно встречаются в сообщениях корреспондентов Морозини летом 1429 г. Один из них, мессир Джованни де Молина, писал 30 июня из Авиньона: «Вот уж воистину великие чудеса! Чтобы за два месяца девчоночка смогла бы одна, без солдат, завоевать столько земель, — разве не верный знак того, что все эти деяния свершены не человеческой доблестью, но богом?.. Я вас уверяю, что без божественного вмешательства дофин еще два месяца тому назад должен был бы бежать, все бросив, потому что ему нечего было есть и не на что было содержать даже пятьсот воинов. Но посмотрите, как помог ему бог. Подобно тому как через женщину, богоматерь святую Марию, он спас род человеческий, он таким же образом спас через эту чистую и непорочную деву лучшую часть христианского мира» (89, т. III, 80). Здесь мы имеем дело с дальнейшей мифологизацией образа Жанны: она одна освобождает обширные территории, и сравнивают ее уже не со святой Екатериной, а с самой пречистой девой.