Гипотеза Кишера была принята последующими биографами Жанны с той, однако, оговоркой, что некоторые предпочитали говорить не о Сен-Никола-де-Пор, но о Сен-Никола-де-Сетфон, деревушке по соседству с Вокулером. Сторонники этой версии ссылаются на показания Екатерины Ле Ройе из Вокулера, в доме которой Жанна жила в начале 1429 г. около трех недель. По ее словам, Жанна, отчаявшись получить помощь от Бодрикура, попыталась добраться до дофина самостоятельно. Дюран Лассар и некий Жак Ален (о нем, кстати сказать, упоминает и Лассар) довели ее до Сен-Никола, откуда все трое вернулись, потому что Жанна (раздумала идти дальше, заявив, что так поступать не годится.

В литературе высказывалось также мнение, что показания Бертрана де Пуланжи и Екатерины Ле Ройе в этом пункте вовсе не противоречат друг другу, а просто-напросто относятся к разным фактам. Жанна ходила на богомолье в Сен-Никола-де-Пор и, задумав идти «во Францию», повернула назад, дойдя лишь до Сен-Никола-де-Сотфон (50, т. I, 483). Эта версия представляется наиболее правдоподобной. В самом деле, оба свидетеля говорили независимо друг от друга, и нет решительно никаких оснований сомневаться здесь в достоверности сообщаемых ими сведений. Что могло быть более естественным для Жанны, чем, направляясь в Нанси, посетить храм Николая Мирликийского, находящийся всего лишь в двух лье (около восьми километров) от резиденции герцога Лотарингского? Ведь она сама готовилась к долгому пути. С другой стороны, рассказ Екатерины Ле Ройе о попытке Жанны самостоятельно предпринять путешествие в Шинон, к дофину, также заслуживает полного доверия, хотя он и является единственным упоминанием об этом эпизоде. В самом деле, с какой стати свидетельница стала бы выдумывать этот факт, называя имя другого свидетеля, Дюрана Лассара, который мог бы без труда подтвердить или опровергнуть ее показания?[3]

Но это еще вовсе не значит, что нам следует принять конъектуру Кишера (кстати сказать, единственную в рукописи материалов расследования 1455/56 г., содержащей 136 свидетельских показаний и насчитывающей 207 листов in folio) и читать «Сен-Никода» вместо «Вокулер». Нет ничего легче, чем объяснить неясный текст ошибкой свидетеля или писца; однако сделать это можно, когда ошибка очевидна либо когда другие объяснения неприемлемы. В данном же случае не наблюдается ни того, ни другого. Здесь, на наш взгляд, произошло недоразумение из-за того, что в рассказе Лассара оказалось опущенным одно логическое звено.

Перечитаем еще раз: «Сей Робер сказал мне, повторив несколько раз, чтобы я отвел ее домой, к отцу, и дал оплеуху. И, когда Дева увидела, что сей Робер не желает дать ей провожатых, она взяла мою одежду и сказала, что хочет уйти. И она ушла, и я отвел ее в Вокулер. А потом она отправилась оттуда с охранной грамотой к сеньору Карлу, герцогу Лотарингскому».

А теперь зададим вопрос: где и когда Лассар отдал Жанне свою одежду? Неужели прямо в резиденции Бодрикура, вокулерском замке, сразу после разговора с капитаном? Более чем сомнительно. Очевидно, Лассар и Жанна вернулись в Бюрей-Ле-Пти, в дом Лассара (это совсем рядом с Вокулером, всего в трех километрах, получасе ходьбы), там Жанна взяла мужскую одежду, и Дюран снова отвел ее в Вокулер. Вот эту подробность (возвращение в Бюрей) Лассар и опустил как само собой разумеющуюся. Он вообще был немногословен и, зная много больше других, дал очень краткие показания.

Если в мае 1428 г. Жанна действительно приходила к Бодрикуру, а потом вернулась домой, то об этом рано или поздно должны были узнать ее родные и односельчане. С того момента, когда она объявила коменданту Вокулера о своей миссии, ее «секрет» становился всеобщим достоянием. Ни у самого мессира Робера, ей у его людей не было решительно никаких причин держать в тайне визит новоявленной «посланницы неба». Более того, Бодрикур был просто-напросто обязан уведомить об этом церковные власти (что он и сделал, когда Жанна пришла к нему в начале 1429 г.), и слухи о столь необычном происшествии разнеслись бы по всей округе так же широко и быстро, как это произошло спустя полгода. Во всяком случае это событие непременно оставило бы какой-либо след в показаниях тех двадцати четырех жителей Домреми, чьи свидетельства дошли до нас в материалах процесса реабилитации.

Но никаких следов там нет. Никто из односельчан Жанны — ни ее сверстник и сосед Симонен Мюнье, ни ее крестный отец Жан Моро, ни ее крестные матери Беатриса д'Эстелен, Жаннета Ройе и Жаннета де Вито — ни единым словом пе обмолвился о свидании Жанны с Бодрикуром весной 1428 г. и о возвращении домой после первой неудачной попытки. Ничего не знала об атом и ее близкая подруга Овьетта; для нее уход Жанны из Домреми был полной неожиданностью. «Я не знала, когда Жанна ушла отсюда, и много плакала, потому что была ее подругой и очень ее любила» (D, I, 276). С другой своей подругой Манжеттой Жанна попрощалась перед уходом в Вокулер, но и той также не было известно ни о возвращении домой, ни о повторном уходе.

Крестьянин Мишель Лебуен, сверстник Жашгы и уроженец Домреми, живший в 1456 г. в соседней деревне Бюрей, вспомнил, правда, о том, что однажды, накануне Иванова дня (24 июня 1428 г.), он встретил Жанну, и она ему сказала: живет в их местах некая дева, которая через год коронует французского короля; и год спустя король был коронован в Реймсе (D, I, 293), На это свидетельство ссылаются обычно сторонники версии о том, что первая встреча Жанны с Бодрикуром произошла в мае 1428 г.

Но показание Лебуена не дает оснований для такого вывода. Если даже мы и не имеем здесь дела с ретроспективным взглядом на события четверть-вековой давности (что вполне возможно) и свидетель не измыслил разговор с Жанной задним числом под впечатлением от коронации дофина, его рассказ говорит лишь об одном: летом 1428 г. у Жанны уже существовал замысел коронации. Ничего большего из слов Лебуена извлечь невозможно. Жанна сама говорила, что такой замысел возник у нее давно. Так что в этом плане свидетельство Мишеля Лебуена не содержит ничего нового.

Известно, что Жанна ушла из дому втайне от родителей. На это обстоятельство особенно напирали руанские судьи, ставя в вину Жанне нарушение заповеди дочернего послушания. Жанна объясняла свой тайный уход тем, что «голос» запретил ей говорить об этом отцу; она боялась, что отец помешает ей уйти; она слушалась родителей во всем, кроме ухода, но потом она им обо всем написала, и они ее простили (Т, I, 48, 124, 125). Отец, правда, что-то предчувствовал. Мать Жанны рассказывала ей, что отцу как-то приснилось, будто его дочь ушла с солдатами, и он сказал ее братьям: «Если это и вправду случится, вы должны ее утопить, а если вы этого не сделаете, то я утоплю ее сам». «И ее отец и мать почти потеряли рассудок, когда она ушла из дому, чтобы направиться в Вокулер» (Т, I, 127). Реакция родителей Жанны, для которых ее уход был такой же неожиданностью, как и для соседей, свидетельствует о том, что Жанна оставила отчий дом раз и навсегда.

Допрашивая Жанну об уходе из Домреми, судьи явно имели в виду событие, которое произошло единожды. Они ничего не знали ни о возвращении домой после первой неудачи, ни о повторном уходе. Иначе они но преминули бы обвинить Жанну в том, что она преступила заповедь дочернего послушания дважды. А между тем они были очень хорошо осведомлены о жизни Жанны в родной деревне. Еще до суда, в ходе предварительного следствия, специальные уполномоченные инквизиционного трибунала произвели весьма тщательное расследование в Домреми и соседних приходах. И поэтому судьям были известны даже такие детали, как «вещий сон» Жака д'Арка (Жанна, давая показания об этом эпизоде, отвечала па прямо поставленный вопрос: что приснилось, как говорили, ее отцу перед тем, как она ушла из дома?),

Как видим, пока ничто не подтверждает версию Бертрана де Пуланжи. Но мы еще не выслушали саму Жанну. Мы сознательно оставили ее рассказ о встрече с Бодрикуром напоследок, так как он может быть лучше понят в свете уже известных читателю фактов и умозаключений.