Вряд ли можно полностью объяснить такое однообразие целями и методами следствия, которое проводилось по жесткой схеме, лишавшей свидетелей свободы показаний. Ведь по той же самой схеме та же самая следственная комиссия, перебравшись в конце января 1456 г, в Вокулер, допрашивала свидетелей, знавших Жанну после ее ухода из Домреми. И какой контраст с показаниями ее односельчан! Сколько важнейших сведений содержит каждое из этих свидетельств, как они непохожи одно на другое, и как ярко выступает в каждом из них и личность самого свидетеля, и его роль в истории Жанны д'Арк!
Когда Жанна ушла «во Францию», жители Домреми, конечно же, ее постоянно вспоминали. Нетрудно представить себе, сколько раз на протяжении более чем четверти века, отделяющей ее уход от появления следственной комиссии, говорили в Домреми о Жаннете-Деве. В памяти односельчан Жанны, казалось бы, должны были бережно храниться все относящиеся к ней факты — особенно те, которые указывали на неординарность ее личности и могли рассматриваться как некое предзнаменование ее необыкновенной судьбы. Однако эта память окапалась очень бедной. В свидетельствах людей, близко знавших Жанну, индивидуальное подменено типическим, и из воспоминаний крестьян Домреми вырисовывается не конкретный индивид, а обобщенный и идеализированный образ добродетельной и трудолюбивой девушки.
В генезисе этого образа следует различать две стороны. Первая — перенесение на личность Жанны некоего социального идеала: по прошествии четверти века Жаннета-Дева представлялась крестьянам Домреми воплощением лучших нравственных качеств юной крестьянки. С другой стороны, стереотип представлений о Жанне отражал в какой-то мере действительный характер ее поведения в период жизни в Домреми. Сами условия крестьянского труда и быта сковывали ее индивидуальность, не позволяли проявиться личности, предписывали ей традиционные формы бытия.
Перед нами, собственно говоря, еще не Жанна д'Арк, а Жаннета, может быть, Жаннета Роме («… в моих родных краях девушка часто носит прозвание своей матери..»). Она благонравна и добродетельна, «как это подобает девушке ее состояния» (Жан Моро). Она трудится, «как другие девушки» (Овьетта, жена Жерара де Сионн, крестьянка из Домреми). Такая, как все… Такая, как другие…
Она жила в Домреми с отцом, матерью и двумя братьями, Жаном и Пьером. Жан был старше ее, Пьер — моложе. Третий, самый старший брат, Жакмен, рано женился, отделился и жил в соседнем Бутоне. Была у нее еще сестра Екатерина; ее совсем юной выдали замуж за Колена Лемера из Гре, но она скоро умерла.
Жак д'Арк и Изабелла были, по местным понятиям, людьми «не очень богатыми». Изабелла — соседи называли ее Изабеллетой — владела наследственной землей в Бутоне, откуда была родом. Очевидно, эта земля и отошла к старшему сыну. Жак владел примерно двадцатью гектарами земли, из которых двенадцать находились под пашней, а остальные были распределены поровну между пастбищем и лесом (82, XLVIII). Где-нибудь на юге Франции, в районе интенсивной поликультуры, крестьянское держание такого размера считалось бы крупным, но на родине Жанны, в лесистых предгорьях Вогез, оно обеспечивало крестьянской семье лишь средний достаток. Главным достоянием крестьян Домреми был скот. В дубравах по склонам холмов откармливали свиней, на пажитях наели овец, с заливных лугов в пойме Мааса получали превосходное сено (82, LI, LII). Деревенское стадо пас общественный пастух-профессионал: выпас скота в этих местах, где лес и пастбища перемежаются с пашней, был делом нелегким, требовавшим определенных навыков и сноровки; взрослому пастуху помогали поочередно дети и подростки.
Дом Жака д'Арка стоял в центре деревни, рядом с церковью, и его месторасположение вполне соответствовало той видной роли, которую играл отец Жанны в жизни общины Домреми. Он занимал одно время выборную должность декана (или сержанта) общины, в его обязанности входил, в частности, сбор налогов. В 1427 г. Жак д'Арк представлял интересы жителей Домреми в одной запутанной и длительной тяжбе (82, 97–99, 360–361). Эти сведения не только проливают определенный свет на личность отца героини, но и объясняют отчасти истоки того чувства собственного достоинства, которое было присуще самой Жанне: она с детства привыкла чувствовать себя дочерью человека, пользовавшегося общим уважением. Не следует забывать, что она росла в некоем микрокосме, каким являлась община Домреми, имевшая, как и всякий другой сельский коллектив, свою собственную общественную иерархию с четко выраженными ранговыми позициями всех ее членов. «Девушка из хорошей семьи» — значило в крестьянском мирке Домреми ничуть не меньше, чем в самом что ни на есть аристократическом обществе.
Жаннета росла, как все крестьянские дети. Со слов матери она выучила три молитвы; на этом ее образование и завершилось. Позже, находясь при дворе дофина, она, по-видимому, научилась писать свое имя; впрочем, у биографов нет единого мнения на сей счет.
Ее рано приучили к труду и женскому рукоделию. «Спрошенная, была ли она обучена какому-либо ремеслу, отвечала, что да, — прясть и ткать холсты». И не без гордости добавила, что не побоялась бы состязаться в этом с любой руанской мастерицей. «Далее она сказала, что, живя в отцовском доме, занималась делами по хозяйству, но не пасла ни овец, ни других животных» (Т, I, 46). Как видим, широко распространенное представление о «пастушке из Домреми» не находит подтверждения в словах Жанны.
Нельзя вынести из показаний Жанны и впечатления о том, что в детстве и отрочестве она отличалась необыкновенным благочестием. Она исправно исповедовалась и раз в год, на пасху, как это предписывалось мирянам, причащалась. «Спрошенная, причащалась ли она по другим праздникам, отвечала: переходите к другому» (Т, I, 47).
Большое внимание на обоих процессах Жанны было уделено «дереву фей». Обвинение утверждало, что именно там она общалась с нечистой силой. В первом варианте обвинительного заключения было сказано: «Названная Жанна имела обыкновение ходить к этому дереву и источнику [возле него] чаще всего по ночам, а иногда и днем — в особенности же в те часы, когда в церквах шла божественная служба, для того чтобы быть там одной. Она кружилась, пританцовывая, вокруг источника и дерева, затем вешала на ветви многочисленные венки, сплетенные ею из трав и цветов, произнося до и после [этого обряда] колдовские заклинания и призывы. К утру эти венки исчезали» (Т, I, 198).
А вот ее собственные показания по этому поводу: «Спрошенная о дереве, которое находится неподалеку от ее деревни, отвечала, что вблизи Домреми растет дерево, которое… называют деревом фей. Рядом с ним имеется источник, и она слышала, что больные лихорадкой пьют из пего, и видела, что они ходят к нему за целебной водой. Но не знает, излечиваются ли они или нет, хотя слышала, что те больные, которые в силах подняться, ходят к этому дереву.
Это большое дерево, бук, его называют „майским деревом“ (дословно „прекрасным маем“, Beauty may. — В. Р.); говорят, что его владельцем является мессир Пьер де Бурлемон, рыцарь. Иногда она ходила туда с другими девочками; там они плели венки из цветов для статуи богородицы в церкви Домреми. Она часто слышала от старших (но не членов ее семьи), что там жили феи, а одна из ее крестных, Жанна, жена мэра их деревни Обери, говорила, что видела их, но правда это или пет, она не знает. Сама же она никогда не видела фей ни у этого дерева, ни в других местах. Она видела, как девочки вешали венки на ветви этого дерева, и она делала то же самое. Иногда они уносили их с собой, а иногда оставляли.
Затем она сказала, что с тех пор, как ей стало ясно, что она должна уйти во Францию, она почти не участвовала в этих играх и прогулках. Она не помнит, чтобы, повзрослев, водила хороводы вокруг этого дерева, но если она и ходила туда с другими детьми, то они не столько танцевали, сколько пели» (Т, I, 65, 66).
«Но весне это дерево прекрасно, как лилия», — говорил на процессе реабилитации Жерар д'Эшгааль (В, I, 279). «Рассказывают, — свидетельствовала Жаннета, вдова Тьерселсна де Вито, — что некогда мессир Пьер Гранье, рыцарь и сеньор де Бурлемон, встречался под ним с госпожой, и они подолгу разговаривали. Я слышала, что об этом можно прочесть в каком-то романе» (D, I, 264). «Что касается дерева, которое называют деревом фей, — говорил уже упоминавшийся выше Жан Моро, — то я слышал, будто раньше некие волшебницы, именуемые феями, водили под ним свои хороводы, но, когда священник прочел там евангелие от Иоанна, они исчезли» (D, I, 254).